Натурщица - Олег Юрьевич Рой

— Дядька злой пришел, — сквозь слезы объясняла она перепуганной спросонья маме.

— Какой дядька?

— Дядька папа…

— Не говори так, доча, — вздыхала мать.

— Ладно, не буду, — соглашалась дочь.

Но Сима все чаще про себя так его и называла — «дядька папа». Она даже маме боялась в этом признаться, потому что об этом мог случайно узнать отец, которого Сима со временем стала бояться как огня. И только любимый медвежонок Топтыжка напоминал ей о том, что когда-то, давным-давно, отец был добрым и хорошим.

Но всему приходит конец — и терпению Екатерины Сергеевны он тоже пришел. В один прекрасный — но вряд ли это определение здесь уместно — день, когда отца послали на машине в командировку с ночевкой, она спешно собрала свои и дочкины нехитрые пожитки и ушла из дома. Сима очень ярко запомнила, как они с мамой быстро шагали по дороге к остановке — в одной руке у нее был Топтыжка, а в другой портфель. Симе было тогда восемь и училась она во втором классе. К этому времени Сима уже многое понимала. Что спасение ниоткуда точно не придет, а спасение утопающих — это дело рук самих утопающих. И что маму она должна беречь и не огорчать — и так огорчений хватает. Поэтому она делала все, что было в ее пока еще детских силах, — помогала по дому и училась без троек. И еще постоянно что-то чирикала в блокнотике — то маленьких птичек, то цветы.

— Ишь, ловкие какие, — заметила как-то мама, заглянув ей через плечо, что там дочка рисует. — А что такие маленькие-то?

Сима пожала плечами:

— Ну… так. Нравится все маленькое рисовать. Аккуратненькое.

— Ну, рисуй-рисуй, — погладила ее мама по голове. — Уроки-то успеваешь делать?

— Конечно. — Сима заторопилась и с гордостью развернула дневник: — Смотри, по русскому четыре, по математике четыре, а по рисованию целая пятерка.

— За птичек, что ль, твоих? — пошутила мать. — Рисовунья ты моя…

Они пока что переселились к маминой маме, то есть бабушке Симы в село Кушалино. Это было от работы еще дальше, но бросить ее и думать было нечего. В маленьких поселках каждое место на счету, и все держатся за свои рабочие места, как утопающие. Поэтому Сима с мамой года полтора жили у бабушки, и добираться до работы стало еще маетнее.

Но зато уже никто не устраивал пьяных драк, потому что вскоре после переезда мама Симы подала на развод.

— На алименты еще подай, — жестко и строго сказала бабушка. — Не прокормиться так.

— Ну так неужели, — ответила Екатерина Сергеевна.

А через полтора года им чудом дали комнату в бараке в Рамешках — деревянном доме на три семьи. Из удобств — печка, вода во дворе в колонке, а туалет — все та же дырка, хоть и в доме. Но спалось уже спокойно — без кошмаров…

Отец один раз, в самом начале, приехал «за семьей», чисто одетый, трезвый. Но мать устроила ему неожиданно бурный «от ворот поворот» — похоже, они оба такого отпора не ожидали. За Катю все встали горой, а он почувствовал себя не в своей тарелке — пришлым, ненужным, лишним. Быстро стушевался и «свалил в туман», как выразилась мама. Пытался там, дома, распускать про «бывшую» всякие слухи, но односельчане прекрасно знали про их быт все. Поэтому не верили, но помалкивали, и только мужики по пьяной лавочке из мужской солидарности поддакивали и бодрились: «Да мы ей…» Но до дела никогда не доходило. А потом Виктор Иваныч подался шоферить куда-то совсем далеко, да так след его и затерялся. Алименты, правда, приходили — и то ладно.

Как они жили? Выживали. Лихие девяностые — для всей страны время нелегкое, а уж для небольших городков, поселков и деревень — тем более. Мать приходила с работы поздно, валилась с ног, и хозяйство очень быстро перешло в руки маленькой Симы. Спасали маленький огород да оптимизм мамы, всегда повторявшей: «Если уж в войну люди выжили, то и мы справимся».

Так Сима потихоньку постигала взрослую сельскую жизнь, без иллюзий. Но у нее было «ее кино». Да и мама, зная о дочкином пристрастии, всегда отпускала ее в местный клуб на всякие фильмы. Привозили разные, в том числе и иностранные. А уж когда они вместе выбирались иногда в Тверь, посещения кинотеатра были обязательными и торжественными — ну как еще могла Екатерина Сергеевна порадовать дочку?

Как-то раз, когда Сима училась уже в пятом классе, мама приехала с работы позднее обычного, но очень оживленная и радостная, с большущим букетом ромашек. А ромашки были не такие, какие у них в полях растут, а другие — большие, как довольные собой солнышки.

— Мам, это чего? — спросила Сима.

— Ничего, — ответила мама и почему-то смущенно засмеялась.

— Хахаль, что ли? — подтрунила соседка.

— А хоть бы и хахаль, — задорно вскинула голову Екатерина Сергеевна. — Тебе что?

— Да ладно тебе, — добродушно мотнула головой та. — Дело молодое, тебе еще гулять да гулять.

— Не до гуляний, — хмыкнула Екатерина Сергеевна и поспешно унесла к себе свои ромашки и не слышала, что тихонько сказала ей в спину соседка — впрочем, беззлобно и со вздохом:

— Ну, да, какие уж гулеванья, с прицепом-то…

К пятому классу Сима уже, конечно, знала, и что такое хахаль, и что такое прицеп. Прицеп — это она, Сима. А хахаль — новый мамин муж, наверное.

Воображение давно, до «хахаля», рисовало ей мужчину для мамы — в клетчатой рубахе, джинсах, шляпе и с сигарой в зубах. Ковбоя, наверное. Сима обожала фильмы, где были ковбои. Правда, там индейцы были добрее и красивее, но Сима придумала «хорошего» ковбоя, в сапогах со шпорами.

— Мэм, — церемонно сказал маме ковбой и приподнял свою шляпу.

— Да ладно, — смущенно сказала мама и хихикнула в ладошку.

А тот, как заправский фокусник, достал откуда-то из-за спины большущий букет ярких ромашек и протянул их Екатерине Сергеевне.

— Это чтобы вы не грустили, мэм, — пояснил ковбой. — Это не простые ромашки, а маленькие солнышки.

Это было очень романтично. Тут откуда-то появилась и лошадь ковбоя, серая в яблоках. Она была спокойной и очень умной, потому что появилась в нужный момент. Ковбой подхватил маму, прижимающую к себе ромашки, и посадил на лошадь (мама тихонько сказала: «Ой»), а затем вскочил в седло сам. И они ускакали в направлении заката.

Симе было немного грустно, ведь она осталась на дороге одна. Но она знала, что мама достойна того, чтобы ее увезли в сторону заката на серой в яблоках лошади и с