Русское сокровище Наполеона - Людмила Горелик

— Ты и об ограблении ему сказал? И об иконе тоже?

Она покраснела. Почему-то не хотелось рассказывать всем о бабушкиной иконе и тем более смешить народ нелепым ограблением. Конечно, все станут смеяться — нашли к кому залезать! Что у Машки брать-то? Надо же, все у нее не так, умеет вляпываться. Не Макарова, а тридцать три несчастья!

— Нет, об этом не стал говорить. Зачем такие подробности? Для атрибуции документа они все равно ничего не дают. Я сказал, что ты в старых бумагах нашла. Начала разбирать бумаги после смерти матери и нашла. Понимаешь, это, скорее всего, план какой-то местности. Ружевич, правда, говорит, что не факт, а мне кажется, похоже.

Вот все-таки Юрка молодец — не каждый так тонко поймет все нюансы и будет думать о чужих интересах. Вслух она пошутила:

— Может, это французский шпион рисовал план наших войск в 1812 году?

Но он ответил серьезно:

— Может быть и это. Хотя совсем не обязательно француз, в Великой армии было много иностранцев, особенно поляков, а эти сокращения вроде похожи на польские. Или не шпион, а просто какой-нибудь офицер отметил что-то для себя, чтобы не забыть. А ты уже на наполеоновский клад губу раскатала? — Он сменил серьезный тон на шутливый.

Наполеоновский клад был в музее предметом вечных насмешек. Время от времени в местных газетах появлялась очередная «сенсация»: якобы уходя из непокоренной России, изнемогающие наполеоновские солдаты утопили в одном из смоленских озер несметные богатства, которые везли из Москвы. Такие серьезные ученые, как Ружевич или тот же Юрка, при разговорах о кладе посмеивались. Маша обиделась:

— Клад мне бы сейчас очень пригодился.

— Кстати, насчет клада, — улыбнулся Юрка. — Я в «Пути» гонорар за статью получил, это, знаешь ли, надежнее клада. Скоро обед — пойдем в пирожковую? Приглашаю!

— Пойдем. Только твой гонорар пусть будет ни при чем, я сама за себя плачу.

Денег оставалось совсем мало, но все равно что-то есть придется, время обеденное. И в пирожковой не так уж дорого. И очень хочется еще с Юркой поболтать.

Листок с непонятным рисунком зарегистрировали и оставили в хранилище, так распорядился Виктор Николаевич.

— Пусть это не очень важный, но все же старинный документ, он вполне достоин храниться в музее, — веско, как всегда, сказал уважаемый ученый.

И возражать ему экскурсовод Макарова, конечно, не осмелилась. Ружевичу никто не возражал, включая директора.

Из пирожковой вышли в третьем часу. Маша сразу пошла в свой отдел. Солнце вовсю припекало. Она шла через Блонье[1], стараясь держаться в тени деревьев. Тень была дырчатая и короткая — середина дня, но все-таки почти весь путь удалось пройти в какой-никакой тени. От Блонья до сквера Героев — два шага. Настроение после болтовни с Юркой было хорошим.

Сквер Героев с одной стороны огорожен крепостной стеной, как бы прилеплен к ней. Всем ясно, что стена в основе сквера, он тянется вдоль нее.

Крепостная стена — гордость и слава Смоленска. Ее строили на рубеже ХVI — ХVII веков как западный щит России. Город много раз разрушался, отстраивался и перестраивался, поэтому и стена как бы подточена разными эпохальными событиями. Увы, целиком она не сохранилась, только отдельные фрагменты.

Один, не самый знаменитый, без башен, огораживает сквер Героев. На малом пространстве сконцентрировались памятники двух войн, прошедших по городу с перерывом всего в столетие с небольшим, — Отечественной войны 1812 года и Второй мировой. Могилы героев вдоль стены, Вечный огонь и музей, где Маша работает, — это Вторая мировая. А памятник с орлами, бюсты полководцев и малозаметная мемориальная доска на месте казни Павла Энгельгардта — это Отечественная 1812-го.

Она быстро шла по выложенной плиткой дорожке вдоль стены — к музею и к памятнику с орлами, он как раз напротив музея. От здания на аллею легла большая тень — как хорошо! Люди в тени слушали экскурсовода. Маша тоже остановилась полюбоваться, это был ее любимый памятник.

В июле 1812 года главные силы русской армии рассредоточились по обширной западной границе. Армия Барклая то входила в город-крепость Смоленск, то покидала его. За две недели до Смоленского сражения Барклай писал губернатору: «Городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности и не вероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны, идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22-го числа (июля), и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов Отечества. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми армиями, тот может быть уверен в победе их».

Однако 26 июля обе армии, обманутые маневром Наполеона, снова оставили город, а соединиться в Смоленске сумели, и то благодаря случайности, только 4 августа.

В течение 1 августа Наполеон, непревзойденный дотоле полководец, баловень судьбы, не знающий поражений счастливчик, сделал обманный маневр — из тех, что всегда так хорошо ему удавались: повел войска на Москву якобы через Дорогобуж, в обход Смоленска. Расчет был на то, чтобы не дать соединиться русским армиям Багратиона и Барклая де Толли и разбить их поодиночке на подступах к городу-крепости. А город, оставленный русскими практически без защиты, взять легко. Известно было, что Багратион и Барклай не ладили между собой, и это упрощало дело. Пылкий Багратион, дотоле маневрировавший вокруг Смоленска, поддался на провокацию и направился на Дорогобуж. На самом же деле основные силы Великой армии двинулись в сторону Смоленска.

Счастье, однако, на этот раз Наполеону изменило. Странный, глупейший, вообще говоря, случай не позволил осуществиться хитрому маневру завоевателя Европы. В ночь на 3 августа корпус Раевского получил приказ спешно выйти из Смоленска, чтобы присоединиться к Багратиону в Дорогобуже. Однако выступление задержали на три часа из-за того, что начальник одной из дивизий накануне праздновал день рождения и сильно напился. Это нелепое опоздание позволило адъютанту Неверовского встретить при выходе из Смоленска корпус Раевского и сообщить о боях под Красным. Хитрый маневр Наполеона открылся: главные силы Великой армии шли не на Дорогобуж, а к Смоленску — через Красный. Неверовский в ожесточенном сопротивлении задержал их почти на сутки.

Глубокой ночью, при факелах, Раевский развернул свой корпус на Смоленск, а восемь батальонов во главе с Паскевичем выслал на помощь отходящим с боями войскам Неверовского. Он послал сообщение о новых обстоятельствах Багратиону, тотчас же повернувшему свою армию в сторону Смоленска. Стремительно развернулся на Смоленск и Барклай де Толли.

Благодаря сообщению так счастливо опоздавшего (не иначе, Бог привел!) Раевского, армии Багратиона и Барклая де Толли смогли соединиться в Смоленске днем 4 августа. У победителя Европы не вышло разгромить их поодиночке.