Проклятие темных вод - Пенни Хэнкок

* * *

Устраиваюсь в одном из ее обитых ситцем кресел, подставляю бедро льющемуся из французских окон теплому солнцу, отогреваю замерзшие губы. Мать ковыляет к буфету (там у нее чашки, блюдца и кофейник с ситечком), одной морщинистой рукой опираясь о спинку дивана, другой — о стену.

— Еще так рано! Ты наверняка не завтракала. А у меня ничего, кроме кофе. Разве только «Грейп натс», но ты ж их за еду не признаешь.

— Не волнуйся, я в порядке. Куплю чего-нибудь по пути домой.

— А меня ведь к «Грейп натс» приучил твой отец. Говорил, их надо замачивать в молоке хотя бы на полчаса и только потом есть.

— Да, помню.

— Будь у меня нормального размера морозилка, как в Доме у реки, можно было бы запасаться пирожными. Ну а так — могу предложить только «Гарибальди».

Пора сменить тему.

— Новые лекарства?

Упаковка из фольги на подносе, где мать обычно держит таблетки, — я такой прежде не замечала.

— Доктор дал, чтоб я лучше спала, — поясняет она. — Кокодамол хорошо снимает боль, но бессонница все равно превращает ночи в кошмар.

— Да. Ты говорила.

— Ты понятия не имеешь, каково это — не спать часами перед рассветом. Стоит проснуться — и никакими силами уже даже не задремать.

Отчего же? Знаю. Очень даже хорошо. Эти бесконечные ночи, когда никак не успокоить душу, начались недавно, с тех пор, как Кит и Грег стали так надолго уезжать. Лежу и злюсь.

Я очень волнуюсь за тебя, мама: как пережить твое увядание, когда нас почти не подпитывает любовь? Переживаю за Кит, шагнувшую в большой мир. И беспокойство перерастает в тревогу, когда думаю, что ты позволишь Грегу победить. Отобрать у меня Дом у реки.

* * *

Мать разливает кофе, стоя спиной ко мне. Чувствую, как напрягается, чуть заметно подергивается вверх-вниз белый пергамент ее плеч. Мысленно готовлюсь к неизбежному.

— А не сплю я, потому что беспокоюсь за Дом у реки. Окна надо менять. Крышу. И потом, эти твои консультации…

— Ты о чем, мама?

— Грег ведь не одобряет встречи, которые ты устраиваешь в доме?

— Одобряет. Даже помог организовать! И ты это знаешь.

— Не знаю… А как бы к этому отнесся твой отец? Дверь не закрывается день и ночь. Плох тот бизнес, который дает людям повод тыкать пальцами в твое жилище.

— На самом деле нынешний кризис отобрал у меня несколько клиентов. Бизнес может пострадать.

Она возвращается, так ненадежно зажав в руке тарелку тонкого фарфора, что бисквиты вот-вот соскользнут на пол. Я бросаюсь спасать их, но мать раздраженно отклоняется. Сажусь обратно.

— Ну, скажи, что тебя здесь держит? Сейчас, когда все до одного хотят переехать? Почему от тебя одни неприятности, Соня? Грег думает, что дом потянет на… сколько же он сказал… миллион? Нет. Не может быть! Боже, я всегда путаюсь в этих нулях. Но это ж золотая жила! А ты упорствуешь!

— Ты говорила с Грегом? — Мой голос дрогнул.

— Он звонит время от времени. Ты же знаешь, что мы общаемся. Дом у реки — ярмо на моей шее. Пришла пора что-то менять. Он понимает. Упрямишься только ты, Соня.

Опасный момент — мое терпение грозится лопнуть. Я встаю, говорю, что хочу в туалет, и выхожу. В уборной впиваюсь пальцами в фаянс раковины и считаю до десяти, пытаясь обуздать ярость. Мать прекрасно знает, как сильно ранят меня эти разговоры. И все равно давит! А я столько для нее сделала! Постоянно приношу маленькие жертвы ей во благо, а старая упрямица не желает позволить мне жить, где хочется. Сейчас, когда Джез спокойно спит в музыкальной, мне еще больней. Ведь ради матери я пожертвовала утром в его обществе. А что, если мальчик уйдет до моего возвращения? Если я потеряю его, умиротворяя родительницу джином и газетами?

Вернувшись в гостиную матери, я прошу прощения, что, мол, смогу побыть с ней только двадцать минут. К счастью, старушка, похоже, уже забыла про Дом у реки. Она протягивает мне кофе и оставшееся время вспоминает свое детство. Учительницу пения, которая бросила в нее мелок через весь класс. Называет не только оттенок губной помады той дамы, но и даже псалом, который их класс пел в то утро.

«Господи, воззри на нас благословенно…» — Мать вдруг начинает тоненько щебетать гимн Генри Джеймса Буколла.

Бледно-голубые глаза пожилой дамы увлажняются… Она уплывает в прошлое.

«Так, наверное, и бывает, когда жизнь клонится к закату: скользишь из настоящего в прошлое», — размышляю я, спеша по коридору к выходу. Странно… Я сама недавно испытала подобное — когда дом покинула Кит.

Воспоминания обступают меня со всех сторон. Трутся, как кошки о ногу хозяина, урчат, требуя внимания. Чувства — каждый раз неожиданные — наводняют душу. Иногда — ностальгия. Чаще — пугающий всплеск вины, стыда, раскаяния. Как хочется обсудить это с мамой, но она меня всегда только критикует и обвиняет в чем попало. Как их много — тем, которых я не осмеливаюсь касаться при ней!

Грег, даже Кит — она впервые покинула дом в том же возрасте, что и я, — в один голос твердят мне, что прошлое не вернуть. Переезжай, и все. Долгое время я соглашалась с ними. Я была студенткой. Работала актрисой. Вышла замуж за Грега. Родила дочь. Начала собственное дело. Прошлое мертво. Когда порой задумываюсь, сколько лет пролетело, становится не по себе.

Но недавно я поняла, что время не пролетает мимо, а сворачивается. Как река возвращается, делая петлю в Гринвиче, так и некоторые давно прошедшие годы кажутся ближе, подбрасывая памяти забытые мгновения, чем те, что минули совсем недавно. Вот, например, изумительный шок оттого, что я проснулась сегодня утром с тем же ощущением, которое испытала в тринадцать лет после первого поцелуя с Себом. Это удивительное откровение! Тогдашняя мечта почувствовать прикосновение его ресниц к своим пальцам, мой язык на его губах все еще жива. Время унеслось прочь, будто чехол соскользнул и открыл то, что всегда пряталось под ним.

Суббота

Соня

Когда автобус по дороге домой минует «Старбакс», бывший раньше магазинчиком, где мы покупали сладости, воспоминания обрушиваются на меня.

Летний день. Самое жаркое время. Мне тринадцать. Где была мать? Наверное, она именно тогда начала преподавать, потому что я чувствовала себя гораздо свободнее, чем когда родительница сидела дома.

Помню, как хлопковый сарафан дразнил мои бедра, когда я возвращалась по аллейке из магазина, посасывая фруктовый лед на палочке. Апельсиновый. Шлепанцы иногда цеплялись за брусчатку мостовой, липкую от пролитых напитков и капель мороженого, оставленных прохожими. Запах реки такой близкий, густой… Металлический, с примесью смолы и алкоголя. Бриз тут всегда попахивал пивом от пабов, объедками и мусором, оставшимися после выпивох на стене. Отлив. Замечтавшись и посасывая лед, я сошла по крутым ступеням причала близ нашего дома. Водоросли, зачастую делавшие ступени склизкими, высохли. Внизу скинула обувь и ступила в воду. Река омыла мои ступни, нежно охладила их. Меж пальцев ног просочилась муть. Я сжала ими что-то маленькое и твердое на дне.