Тепло твоих рук - Илья Масодов

Мария отворяет дверь квартиры своим ключом и сразу обнаруживает туфли отца на коврике в прихожей под вешалкой. Нетвёрдыми шагами она проходит коридором, останавливается возле двери гостиной и говорит сидящему в кресле с газетой отцу:

— Привет, папа.

— Принеси мне дневник, — не поднимая глаз от газеты, говорит отец, и Мария понимает, что Антонина Романовна уже позвонила ему прямо из школы. В голове Марии встаёт холодный фонтан и она чуть не падает в обморок.

— Сейчас, я только переоденусь, — тихо мямлит она и идёт в свою комнату, уже плохо понимая, что она должна делать и где она находится. В комнате она ставит портфель на пол у письменного стола и садится на стул. На лице Марии выступает пот. В первое мгновение она поддаётся надежде, что, может быть, отец ничего ещё и не знает, а просто решил проверить её дневник. Он может не заметить вырванной страницы и всё обойдётся. Но Мария сразу убивает эту надежду, уж слишком холодно звучал голос отца, он даже не ответил на привет, сразу потребовал дневник, конечно, он уже всё знает. Море безысходности заливает Марию, она затравленно оглядывается по сторонам, словно пытаясь отыскать в окружающих предметах хоть какой-нибудь выход, но понимает, что её комната — это просто ловушка, в которую она попалась, и теперь ей конец. Слёзы снова проступают на глазах, она всхлипывает и прижимает дрожащую руку согнутыми пальцами ко рту.

— Мария! — зовёт её отец. Он хочет взять её за волосы и бить. Она вдруг вспоминает, что около него на стуле лежал вынутый из брюк ремень. Сперва она не обратила на ремень внимания, но он автоматически запечатлелся в памяти, и теперь всплыл, как символ неотвратимого наказания, которое начнётся уже скоро, через несколько минут. — Мария! — кричит из комнаты отец, и в голосе его уже проступают нотки ярости. Мария понимает, что чем злее он будет, тем дольше будет её истязать, и встаёт со стула, чтобы идти на казнь. Она вся дрожит, целиком, когда пробирается коридором, касаясь стен, к двери гостиной, держа в руке дневник.

— Я иду, папа! — выкрикивает она, стараясь подавить слёзы. Однако на самом пороге камеры пыток страх побеждает её. — Сейчас, я только зайду в туалет, — говорит она. Да, ремень лежит на стуле. Отец смотрит на неё со своим безжалостным спокойствием, откладывая газету в сторону. — Я только в туалет, — повторяет Мария, прижимая дневник к груди.

— Хорошо, — отвечает отец. — Давай быстрее.

Мария направляется к двери туалета, соседствующей с входной, и, не отдавая себе отчёта, что творит, сбрасывает тапки, всовывает ноги в туфли, тихонько открывает дверь квартиры и выбирается на лестничную клетку. Не затворив за собой дверь, чтобы не щёлкнуть замком, она бросается по лестнице вниз, боясь связываться с лифтом, она бежит и бежит, перепрыгивая через ступеньки, одной рукой хватаясь за перила, а другой держа дневник, спускается до первого этажа и выбегает на улицу, несётся вдоль дома, у самой стены, так чтобы её нельзя было увидеть с балкона, заворачивает за угол, пересекает по вытоптанной тропинке газон и только тогда переходит на быстрый шаг, задыхаясь и оглядываясь, потом перебегает проезжую часть и прячется за газетным киоском на остановке троллейбуса. Уже там, в прохладной тени каштана, прислонившись спиной к железной крашеной синим стенке киоска и упираясь ногами в забросанный окурками и обёртками мороженого участок ничейной земли, Мария осознаёт последствия своего бегства и ужасается им. Она представляет себе, что отец уже ищет её, находит открытую дверь, идёт по её следам. Она осторожно выглядывает из-за киоска на другую сторону дороги, но отца там нет. Возле каштана стоит полная женщина с сумкой, откуда торчат стебли зелёного лука. Мария знает, что все взрослые находятся в сговоре между собой, и что если сейчас появится отец и начнёт звать Марию, эта самая женщина выдаст её, потому что в лице женщины тоже нет никакой жалости, она тоже принадлежит сообществу взрослых и тоже бьёт своих детей.

Троллейбус всё не едет. С его красным телом, увенчанным тонкими рогами штанг связана теперь единственная надежда Марии. Ей нужно как можно быстрее уехать отсюда, всё равно куда. Мария стряхивает с платья лоскуток паутинной пыли, прицепившийся к нему, вероятно, во время спуска по лестнице, вытирает глаза и снова выглядывает из-за киоска. Отца по-прежнему не видно на той стороне. Мария смотрит, как девушка с лицом неправильной формы, наполовину освещённая солнцем, продаёт двум школьникам мороженное из белого ящика, на котором нарисован смеющийся пингвин. Марии тоже очень хочется есть. Вдруг на тротуар из двора выходит отец. Он внимательно оглядывается по сторонам, ища глазами Марию, которая снова прячется за киоск, до боли стискивая пальцами пластиковую обложку дневника. Она слышит, как из-за поворота выезжает троллейбус, тягуче визжа и поминутно притормаживая, чтобы выбрать себе нужную дорогу на глади шоссе. Женщина с сумкой уже движется в сторону бровки, но Мария ждёт до последнего, и только когда слышит стук открывшихся к спасению дверей, покидает своё убежище и заходит в жаркую духоту электрической машины, где сидят покрытые горячим потом пассажиры и бьются о стекло перевозимые против их воли на неизмеримые пространства голода мухи. Мария, едва зайдя в троллейбус, сразу же приседает, делая вид, что ей что-то попало в туфель, на самом же деле, конечно, для того, чтобы отец не заметил её в полупустом троллейбусе через окно. Грязный резиновый пол под Марией трогается, троллейбус набирает скорость, минует перекрёсток, и только тогда Мария влезает на жёсткое сидение с разодранной спинкой, упирая колени в твёрдую плоскость предыдущей, и начинает думать о возвращении домой.

Ведь у неё нет никакого другого пути кроме пути назад, ей негде больше жить. Когда она вернётся, родители, наверное, будут бить её, как тогда, за вазу. Мария решает заболеть на улице от голода в надежде, что тогда её, может быть, наконец пожалеют, поймут, наконец, до чего они её довели, потому что Мария до сих пор, несмотря на все истязания, всё ещё верит, родители ведь любят своих детей. Когда она болела зимой гриппом, мама ведь не ходила на работу и сидела у её постели, поила Марию чаем с малиной, мерила ей температуру и вздыхала, а ещё по утрам пробовала лоб Марии губами, хотя могла сама заразиться и заболеть. А папа ведь подарил ей на день рождения велосипед, хотя Мария плохо училась и у неё в третьей четверти были почти все тройки.

Размышляя о своём мученичестве, Мария всё же решает сперва зайти в гости к Наде Масловой, чтобы поесть, потому что от голода у неё уже начинает болеть живот, а денег совсем нету. Надя живёт через четыре остановки, но когда троллейбус подъезжает к её шестнадцатиэтажному дому, Мария вдруг понимает, что у Нади её сразу найдут, наверное, отец уже позвонил родителям Нади, ведь он знает, что у Марии нет больше близких подруг. Поэтому Мария решает поехать к Рите Голубковой, которая живёт ещё через три остановки и учится в другой школе, а знает её Мария с кружка художественной аппликации при дворце пионеров, куда ходила в прошлом году. Мария не была у Голубковой со времени её дня рождения, то есть с сентября, но подумала, что если она вдруг придёт к Рите, её уж по крайней мере накормят обедом.

Мария выходит из троллейбуса на площади, где ещё цветут по клумбам словно забытые после Первого Мая алые петушки. Ветер пролетает над ними, поднимая в воздух шмелей, и, бредя по узкой плиточной дорожке посреди красной от цветов земли, Мария на несколько мгновений забывает свой страх, погружаясь в беззаботный сон наступающего лета, полного невообразимой свободы огромных каникул.