Зима в Эдеме - Гарри Гаррисон

– Что скажут саску?

– Мы уже говорили и еще не закончили разговор. Мы только что пришли сюда, и нас ничто не гонит, подобно тану, на холодный север. Мы понимаем их. Но нам нужно другое.

– Давайте немного повременим, – попросил Керрик, обращаясь к охотникам. – Посидим, покурим, обсудим... Потом решим.

– Нет, – ответил Херилак. – Все уже решено. Мы сделали все, зачем пришли сюда. Мы уходим. Сейчас.

– Но я не могу уйти прямо сейчас, – проговорил Керрик, все еще надеясь, что его поймут. – Я тоже хочу вернуться. Там Армун, там мой саммад, но я не могу уйти сейчас.

– Я позабочусь об Армун, – отвечал Херилак. – Она будет под моей защитой в моем саммаде, пока ты не вернешься.

– Мне еще рано уходить. Я хочу подумать.

Последние слова Керрик произнес уже в спины охотников. Решение было принято, разговоры окончены. Битва завершилась, и каждый охотник вновь сам себе господин. Они молча уходили вслед за Херилаком по тропе, исчезавшей среди деревьев.

И никто даже не оглянулся. Ни один тану. Керрик смотрел им вслед, пока последний охотник не пропал из виду. Ему казалось, что какая-то часть его ушла вместе с ними. Хотелось догнать их, упросить не торопиться или просто отправиться вслед за охотниками по той тропе, что приведет к Армун.

Но он не сделал этого. Что-то удерживало его. Хоть он и чувствовал себя тану и знал, что его место возле Армун, среди людей.

Но он только что разговаривал с этими глупыми самцами, приказывал им, как положено иилане, с удовольствием ощущал свою власть над ними. Что это? Неужели его дом – это жилище ящеров, а не шатры тану?

– Керрик, – донесся до него голос Саноне. – Ты наш маргалус. Приказывай!

Мудрый старик все понимал, мандукто саску умели видеть. Быть может, он понимал чувства Керрика лучше, чем он сам. Довольно. Нужно еще столько сделать. А пока нужно стараться не думать об Армун.

– Нам нужна еда, – проговорил он. – Я покажу вам поля, где пасутся животные. Все они не могли сгореть. И еще – нужно что-то сделать с мертвыми.

– В реку их, пока не засмердели, – буркнул Саноне. – Пусть их унесет в море.

– Пусть будет так. Приказываю. И выбери тех, кто пойдет со мной. Я покажу дорогу. Поедим, а потом нужно будет еще многое сделать.

Befesekesse ambeiguru desguru kakkusarod. Munibeiek munibelek.

Та, что взлетает на гребне самой высокой волны, может попасть в самую глубокую впадину.

Апофема иилане

Эрефнаис распоряжалась на урукето, командовала экипажем и пассажирами. Урукето уходил все дальше в море, а она оставалась наверху, и только когда волны захлестывали темный бок живого корабля, прикрывала глаза прозрачными мембранами. Между двумя очередными порциями холодного душа она успевала еще раз бросить взгляд на погибший город, на столб дыма над ним, на безжизненные пляжи. Картина эта словно впечаталась в память. Гибнущий город стоял перед глазами. Она пробыла наверху до темноты, когда урукето замедлил ход, отдавшись воле течения до завтрашнего утра. Только тогда она спустилась вниз и уснула на опустевшем месте кормчей.

Когда прозрачное окошко над головой посветлело, Эрефнаис выбралась из-под плаща и устало поднялась на ноги. Потом она медленно вскарабкалась наверх, хоть и ныла старая рана. Утро было прохладным и ясным. Вчерашнюю грозу унесло далеко, и небо очистилось. Плавник дернулся – урукето проснулся и стал набирать скорость. Эрефнаис поглядела вниз – кормчая была на месте, – а потом вновь уставилась в океан. Позади огромного тела урукето вскипели буруны, пара сопровождавших энтиисенатов рванулась вперед. Все было как всегда.

Да ничего не было как всегда. Мрачные думы вновь овладели Эрефнаис. Она крепко вцепилась в толстую шкуру урукето. Инегбан наконец пришел в Алпеасак – в этом был и ее труд, – и Алпеасак обрел мощь. И умер – в один ужасный день. Она видела его гибель и не понимала; ей никогда не приходилось слышать об огне. Он был горяч – горячей, чем само солнце, – он ревел, и трещал, и вонял, и душил тех, кто был рядом, ослеплял, оставляя за собой безжизненную пустыню. Он погубил город. Горстка уцелевших иилане, пропахших дымом, спала внизу. Остальные умерли, как умер весь город, оставшийся на берегу далеко позади. Она поежилась и стала внимательно вглядываться вперед. Если бы это был ее город, она тоже умерла бы, – как умерли те, кого пощадил огонь.

Теперь у нее были другие проблемы. Ученая Акотолп сидела внизу, вцепившись в руку самца, которого притащила с собой. Но с того мгновения, как они оказались на урукето, она ни разу не шевельнулась, а неподвижно сидела и не отвечала ни на какие вопросы. Не реагировала она и на стоны и причитания самца. Что делать с ней? И с теми, бессмертными? Что делать? Пусть решает она... эта... Ее имя не хочется произносить.

Эрефнаис вздрогнула – наверх поднималась Вейнте. Легка на помине, ее единственную она не хотела видеть этим солнечным утром.

Словно не замечая капитана, Вейнте направилась в заднюю часть плавника и стала смотреть на пенистый след урукето. Эрефнаис, поколебавшись, тоже обернулась к далекому горизонту. Там было темно. Может быть, еще не отступила ночь, или опять надвигалась гроза, но земли уже не было видно... города тоже. Слишком далеко. Один глаз Вейнте медленно повернулся в ее сторону.

– Молча ты поднялась сюда, Вейнте, и молчишь до сих пор. Все... умерли?

– Все... И город.

Невзирая на ужас, охвативший ее при этих словах, Эрефнаис заметила, что Вейнте разговаривает как-то странно. Не как высшая с низшей, даже не как равная с равной. Она не выражала никаких эмоций. Словно разговаривала сама с собой.

Эрефнаис не хотелось говорить, но вопрос сорвался с ее губ:

– Огонь... откуда взялся огонь?

Недвижная маска мгновенно слетела с Вейнте, и все ее тело задрожало от эмоций; рот так широко раскрылся, что было трудно разобрать слова: «Устузоу пришли... устузоу огня... их ненавистью... ненависть к нему. Смерть. Смерть. Смерть...»

– Смерть, – выдохнула она, руки ее рефлекторно шевельнулись.

За спиной Эрефнаис наверх поднялась Энге. Вейнте увидела ее и затрепетала, каждое ее слово сочилось ядом.

– Дочь Смерти, место тебе и всем твоим в этом огненном городе. А здесь должны были оказаться лучшие из погибших там иилане.

В гневе она заговорила, как равная с равной, как эфенселе с эфенселе, В детстве, в море, все равны, все оказываются в воде одновременно, в одном эфенбуру – это естественно, как дышать. Ты навсегда будешь эфенселе для всех из твоего эфенбуру. Но Энге не приняла тона.

– Твоя память слаба, нижайшая, – отвечала она самым оскорбительным образом, как говорит высочайшая из высочайших с самой низшей из низших.