На нарах с Дядей Сэмом - Лев Трахтенберг

Я стоял у машины и не знал о чем говорить.

– Лева, не волнуйся, все будет хорошо, – не совсем уверенно успокаивали меня ребята.

Голова была абсолютно пустой, страх куда-то ушел. Я понимал, что надо собраться и сконцентрироваться. В очередной раз просматривал ксерокопии судебных документов и справок, которые собирался пронести с собой в застенок.

Внезапно около нас затормозил грузовой «Додж»-пикап белого цвета. Из него лениво вылезли два мордастых дуболома в серой офицерской форме.

– Это ты Трахтенберг? Давай живо в машину, – приказал один из них, с трудом произнося мою фамилию.

Я обнял Галю и Тимура.

Моя расчувствовавшаяся подружка заплакала. Я натужно улыбался и что-то говорил. На нас смотрели десятки глаз из автомобильной очереди. Все, конечно же, понимали, что происходит.

Я отошел на несколько шагов от машущих мне ребят на прощание и сдался охранникам.

Меня быстро обыскали, похлопывая по всему телу и ногам.

– Надеемся, ты будешь вести себя хорошо. Ты меня понял? – сказал молодой ухмыляющийся охранник. – Садись ко мне в кабину.

Я сел рядом с водителем, а второй полицейский запрыгнул в кузов. «Додж» тронулся, и мы поехали в сторону трехэтажного корпуса из красного кирпича.

На лужайке перед главным входом в тюрьму развевался звездно-полосатый стяг на тонкой серебряной мачте. Мое отношение к этому флагу менялось на глазах.

Тюремный «Додж» затормозил у здания администрации.

– Выходи, приехали, – достаточно дружелюбно приказал надзиратель. Наверное, сказывалось предпраздничное настроение и ожидание длинного уик-энда.

Совершенно непонятно почему, но мне самому захотелось заложить руки за спину. То ли сказывался мой печальный тюремный опыт во время предварительного следствия, то ли просто стереотипы из каких-то непонятных кинокартин.

Страх, слава богу, куда-то ушел. На первое место выступили инстинкт самосохранения и совершенно неподобающее ситуации нездоровое любопытство. Я четко понял, что именно с этой минуты перестал принадлежать себе по крайней мере на четыре года и стал тем самым классическим «рабом системы».

Большой брат перестал лишь присматриваться ко мне – он меня съел окончательно. «Ты находишься в животе у чудовища» – это крылатое тюремное изречение я слышал от своих новых приятелей почти каждый день.

…Я шел в пенитенциарную неизвестность в сопровождении охраны. Один дуболом впереди, другой – сзади. Перед входом курили другие надсмотрщики: женщины и мужчины в серой форме. На их массивных ремнях висели стандартные рации и длинные блестящие ключи, один к одному, как показывают в кино.

Краем глаза я заметил жирнющего чернокожего охранника в темно-синих форменных шортах и голубой рубашке-поло. Он явно заигрывал с одной из дуболомш. Охранники улыбались, громко приветствовали друг друга и выглядели добрыми деревенскими парнями. Я представил их на лужайке около какого-то дома, жарящими праздничное барбекю.

Неожиданно для меня самого у меня появилась мысль о своей «второсортности». В то же время я понимал, что их власть надо мной – явление временное. Именно с такими мыслями без пяти минут зек и входил в широкие стеклянные двери здания тюремной администрации.

Никто из окружающих меня охранников в этот момент не догадывался, кто сейчас сдается в Форт-Фикс.

Это был не Лев Трахтенберг, а трехголовая гидра: Робинзон Крузо на необитаемом острове, Миклухо-Маклай в окружении дикарей и Шурик из «Кавказской пленницы» в поисках фольклора. А вокруг этой троицы благородно клубились образы графа Монте-Кристо, Ивана Денисовича и Нельсона Манделы.

На самом деле я не сдавался в тюрьму, как думали моя прокурорша и оба судьи. Я четко знал, что уезжаю в этнографическую экспедицию, хотя мое командировочное удостоверение было выписано именно ими.

«Все проходит, пройдет и это», – повторял я про себя слова царя Соломона.

Меня ввели в большущую комнату, почти до отказа забитую людьми в гражданском. Мужчины, женщины и дети всех возрастов и расцветок, приехавшие на свидание к своим близким, медленно проходили через металлодетектор и личный досмотр.

Они привычно входили в одну дверь и, как артисты какой-то запредельной и безумной массовки, скрывались в другой. Кондиционер с июльской жарой не справлялся, дети хныкали. Пахло вонючей дезинфекцией, как в туалете советского плацкартного вагона, и человеческим потом. Офицеры нервничали и периодически выкрикивали какие-то фамилии: «Гонзалес, Смит, Патерсон, Мелендез!»

Почти все посетители Форта-Фикс были либо чернокожи и жопасты, либо по-латиноамерикански горласты и смуглы. Приблизительно такая же толпа собирается по летним воскресным дням на конечной станции сабвея[5] на Кони-Айленде в Нью-Йорке. Там они спешат на пляж, а их аппетитные национальные формы едва удерживаются легенькими бретельками.

Здесь же бросалось в глаза неожиданное и странное отличие. Несмотря на жару, черные и смуглокожие девушки и дамы были одеты, как в церковь, и застегнуты на все пуговицы. Я понял, что вольности в экипировке тут явно не приветствовались.

Меня тоже провели через металлодетектор и посадили на пластиковый стул внутри тюремного предбанника.

От нечего делать я внимательно рассматривал посетителей федерального исправительного заведения. Большинство из них здоровались со знакомыми дуболомами в сером, те кивали им в ответ – все чувствовали себя почти как дома.

– Трахтенберг, пойдем, – достаточно грубо позвала меня совершенно новая охранница в штатском, открывая какую-то неприметную металлическую дверь.

Мы оказались в еще одном предбаннике, на этот раз явно предназначенном только для работников тюрьмы.

Справа, над маленьким окошком, как в театральной кассе, висело объявление в красной рамке. Оно гласило: «Не будет цепочки – не будет ключей!»

За окном сидела чернокожая офицерша пенсионного возраста, которая принимала и выдавала блестящие связки. Входящие в противоположные двери дуболомы либо пристегивали, либо отстегивали тяжелые карабасо-барабасовские ключи. Громоздкие связки были прикреплены к ремням длинной железной цепью. У некоторых коротышек цепочки висели ниже колен и болтались туда-сюда, в зависимости от скорости передвижения ее владельца, поэтому на проходной было необычайно звонко, как от купеческой тройки.

Позже именно по этим звукам я и мои новые друзья в любой момент знали о приближении охраны, когда нелегально курили или делали что-то полузапрещенное.

Я протянул в окошко свои водительские права, контролерша внимательно вчиталась в мою длинную фамилию.

– Ты кто, немец? – спросила меня любопытная тюремная бабушка.