Беспощадная бойня Восточного фронта - Вилли Вольфзангер

На линии Зигфрида стояли армии и ждали наступления. Я не обращал на это внимания. В то же время война, словно разыгравшиеся штормовые волны, катилась через Нидерланды, предвещая всеобщую гибель. Мои мысли вращались вокруг вечности литературы. Она заключалась в творениях народов. Каждая империя и каждый век вносили свой строительный камень для завершения истории человечества и для прославления дома Божьего. Кто сумел выполнить эту задачу, мог умереть спокойно. Имена создателей забывались, авторы великих произведений исчезали с лица истории, могильщики закапывали их трупы в землю вмести с их трудами, и все же души их оставались жить в воспоминаниях грядущих поколений. Смерть не брала их. Так война воспринималась мною в моем мире. И даже когда Франция сложила оружие, моя жизнь продолжала идти дальше по проторенной колее.[2]

Я отправился в морское путешествие на мою вторую родину, полуостров Дарсс. Я купался и в штиль и в шторм, лежал на солнце, на дюнах и мечтал под шум прибоя. Слушал музыку сверчков, в горячий полдень погружался в сон, пел и не замечал, как шло время. Моя любовь развеялась, словно полет бабочки. Я бродил по лесам, сплетал венки из хвои и листвы. Иголки, соломинки и цветки занимали мое воображение. Я ходил по лугам, слушал песню ветра и наблюдал, как опускалось за горизонт солнце. Небо горело в апокалипсическом цвете, бронза и золото катились на гребнях волн. Прохладными звездными ночами я погружался в книги и спешил в укрытие при начинающемся дожде и штормовом ветре. От богатства земли, жаркого дыхания лета и заряда молодости я, опьяневшим, возвращался в город.

Осень охотилась на меня смертью затухающей природы и предчувствием печальной судьбы. Я любил в это время бессонные ночи, затухание свечи, сладкое утешение небытия после тягостных поисков путей в жизни и своей неосведомленности на этой земле. В путанице дней я искал тишину, но и боялся ее, как смерти, которая никогда не завуалировала действительности и лишь пугала мир. Ее молчание гремело как жернова мельниц, моловших ее день и ночь.

Возвращалась зима. Я принимал войну и мир только как интермедии всемирной истории. Я снова окунался в бесконечные ночные беседы о пустоте жизни, о Боге, о колдовстве дьявольского и трагичного бытия. Днем я тупо исполнял свою работу, ожидая поворота судьбы, перемены в своем положении. В мечтах и мыслях, в тоске, надеждах и желаниях я жил еще по ту сторону войны, и смерть оставалась мне незнакома, была только гостем в моем воображении.

Как потерпевший крушение, я двигался к ней по иронии судьбы. Я больше не был гражданином мира, но и не стал еще солдатом. В своем двадцать первом году на день рождения[3]мне был открыт кредит на начало февраля. Я отложил свою работу, убрал рукописи, закончил дневник и сжег фрагменты. Дни мои текли, не принося покоя, и без всякой деятельности текли как песок из рук. Мосты в прошлое были сожжены, в наступающем будущем меня ничто не ждало. Звезды не указывали дорогу. Без надежды, хотя и без разочарования, устало и все же временами встряхиваясь, я переживал пустоту времени в каком-то ожидании.

Эта ночь должна была быть такой же, как и тысяча других. И все же под ее звездами наметилось какое-то изменение в моей судьбе. Мне показалось во сне, словно я переступил порог новой жизни. Ранним утром я должен был встать совсем другим человеком, перед лицом моей судьбы.

Моя мать еще спала. Ночной ветер завывал снаружи, нечастые дожди танцевали над крышами. Дружелюбно мерцала настольная лампа. Я сидел перед чистыми листами бумаги, размышлял, спрашивал себя о чем-то, мечтал, чего-то искал, боролся с богами, ангелами и демонами. И приходил к какому-то пониманию.

Сначала это был только страх. Мы стояли в воротах у нейтральной полосы и чувствовали близость опасности. Начинались мрачные годы, словно небеса уже предсказывали нам это. Как нищие, мы покидали нашу молодость, свободу, любовь, стремления души, наслаждения и труда. Мы должны будем теперь подчинять собственную жизнь воле времени, и наша судьба свершалась как баллада необходимости, терпения и смерти. Мы не могли избежать законов, которые царили в нашей незавершенной системе мира. Словно во сне начиналось путешествие в чужое и неизведанное, и все дороги кончались где-то во тьме.

Ничто более не было так противно моему существу, как перспектива стать солдатом, песчинкой среди чужих попутчиков, игрушкой для исполнения приказов. Я вовсе не хотел брать в руки оружие и сражаться за мировоззрение, которое ненавидел. На войне, которой я никогда не хотел, и против людей, которые не были моими врагами. Как сомнамбула, я двигался по ступеням эшафота и чувствовал занесенный уже над своей головой меч. Судья выносил мне приговор, и в своем бессилии я вынужден был подчиняться его решению.

Это было моим отречением.

Я курил одну сигарету за другой, писал строчку за строчкой и пил вино. Часы тикали, свет отражался на моих книгах и крышке рояля. Ветки сосен пахли в вазе, цвел рождественский терновник. Часы продолжали тикать, как капли в море времени. Ночь подходила к концу, а я все еще наблюдал, думал и размышлял.

Призрак тех лет, когда я служил в армии, не давал мне покоя. Я вспоминал о последних месяцах моей жизни дома. Как голодающий перед наступающими лишениями, я спешил к книгам, концертам, спектаклям и увеселениям. К быстротечным романам и часам, проведенным в саду в беседах с друзьями молодости. Но той ночью музыка не давала мне никакого утешения, комедии — никакого забвения, трагедии — никакого примирения с моей судьбой. Каждое возвращение к красоте безоблачного мира только обостряло боль разлуки, а вино лишь усиливало мрачность моих мыслей. Я перелистывал письма, исповедания и описания событий мировой войны последнего поколения. Стремился выработать в себе отношение к неизбежному, узнать, что ожидало меня. Понять войну, чтобы определить мою роль в ней и вписать сражения, опасности и смерть в свою систему мира. Однако мое чтение оставалось таким же бесплодным, как мои монологи и как полные грусти и смеха застольные беседы.

Я потушил свет, надел пальто и тихо закрыл дверь, чтобы никого не будить. Ночной прохладный ветер раздувал мои волосы. Облака закрыли луну, не было фонарей, которые освещали бы мне дорогу, и никто не попадался мне навстречу. Как выброшенная на улицу собака, я бродил по улицам и переулкам. Все навевало воспоминания, тоску о пережитых приключениях, отчаянии и иллюзиях. Я возвращался домой, и снова сидел, размышляя, в мирном кругу горевшей лампы. Полночь минула, а я не уходил из-за стола.

Сначала было трудно. Мы сбрасывали с себя маски, которые носили раньше, отвергали все наши тщеславные мысли, отказывались от счастья и готовились к тому, чтобы принять неизбежное. Мы чувствовали: это должно случиться. Нам следовало испытать свою судьбу, и она оказалась рядом. Мы знали, что совершали преступления. И как монахи, истязавшие себя, принимали это. Под маской солдата и выполненного долга пытались заглушить свою вину бесконечных обманов и преступлений, вершившихся под пулями и снарядами. И мы были готовы страдать.