Бандитский брудершафт - Валерий Шарапов

Придя в себя от очередной дегустации, Васильков подивился:

— Откуда все это знаешь? Ты же москвич в четвертом поколении!

— Маму научила готовить бабушка, а ту — ее мама. Но дома на нашем столе корейские блюда — редкость. Только по праздникам. Для их приготовления нужны особые специи, рис, морепродукты и различные овощи. А сейчас все это почти не достать.

— Понимаю. Научишь меня приготовлению такой рыбы?

— Неужели понравилась? — Костя не поверил своим ушам.

Майор уверенно кивнул и сказал:

— В прошлый раз был чудесный картофельный салат. А сегодня очень вкусная рыба.

— Конечно, с удовольствием! Уточню кое-что у мамы и научу!

— Все должно быть достоверно и максимально похоже на правду, — сказал Старцев и приказал подчиненным собираться.

Темной безлунной ночью он и Егоров привезли Василькова на служебном автомобиле в Смоленск и остановились в тихом переулке близ привокзальной площади. За четверть часа до прибытия проходящего поезда сотрудники МУРа покинули автомобиль и отправились на перрон, к которому были поданы три пассажирских вагона. Васильков был одет в полевую офицерскую форму, два его спутника — в штатские темные костюмы.

На перроне в основном толпились военные. Именно ради них к поезду, идущему на Москву, железнодорожники цепляли дополнительные вагоны. Попадались в толпе и гражданские: старик с баулом и корзинкой, молодая женщина с двумя детьми, три бабушки из монастыря, цыганская семья, два мальчишки под надзором сотрудника милиции.

Перед лесенкой перрона Васильков простился с коллегами, провожавшими его, подхватил потертый фибровый чемодан, легко взбежал по ступенькам. Ведь теперь, по легенде, ему было всего двадцать пять.

Он незаметно подошел к толпе, окликнул крайнего солдатика, улыбнулся, попросил прикурить, заодно спросил про поезд. Вскоре Васильков швырнул выкуренную папироску на темные шпалы и под долгий гудок надвигавшегося состава смешался с заволновавшимися людьми.

Утром следующего дня он стоял в тамбуре пассажирского вагона, докуривал натощак «беломорину», глядел на бескрайние поля Подмосковья, проплывавшие за окном, и в который раз повторял легенду, заученную накануне:

«Аверьянов Александр Афанасьевич. Двадцатого года рождения. Младший лейтенант. Командир взвода 787-го стрелкового полка 222-й стрелковой дивизии из состава 33-й армии Второго Белорусского фронта. За годы войны получил два ранения и контузию. Беспартийный. Холост, детей нет. До войны, на исходе 1939 года, был поражен в правах и осужден на полтора года за драку.

Отец — Аверьянов Афанасий Григорьевич, скончался от тифа в марте 1920 года. Мать — Аверьянова Алевтина Васильевна, погибла во время бомбардировки в Москве в феврале 1942 года. Сестер, братьев и прочих близких родственников не имею».

Одет Васильков был в полевую офицерскую форму: хлопчатобумажное галифе и такую же выцветшую гимнастерку с парочкой орденов и нашивками за ранения. От солдат, возвращавшихся домой, его отличали хромовые сапоги, кожаный ремень, фуражка да фибровый чемодан с блестевшими металлическими углами.

— Готовимся, граждане пассажиры. Через четверть часа прибываем на Белорусский вокзал, — проходя через тамбур, объявил пожилой проводник.

Васильков усмехнулся и в который раз подивился совпадению. Не прошло и двух месяцев, как по этой железнодорожной ветке он подъезжал с однополчанами к Белорусскому вокзалу. И вот пожалуйста — теперь ему второй раз приходится возвращаться с фронта.

Впрочем, некоторые отличия от первого возвращения все-таки имелись. Тогда на Александре был чистенький парадный мундир с майорскими погонами, двумя рядами орденов и медалей, да и вещей при нем имелось поболее. К тому же прямо с вокзала Васильков направился в дом, знакомый с детства, где его дожидалась пожилая мамаша. У лейтенанта Аверьянова из родственников в живых остался лишь сильно пьющий дядька Тимофей Григорьевич.

Главным же отличием являлось то, что майор Васильков успел восстановиться после ранений и вернулся домой вполне здоровым, а его тезка Аверьянов заполучил серьезные последствия. Его левая рука теперь висела на подвязке.

За окном тамбурной двери потянулся восточный пригород Москвы: промышленная зона, бараки, одноэтажный частный сектор. Вагон покачивало, состав то и дело проезжал стрелки, постоянно менял многочисленные железнодорожные пути.

Впереди показалось здание вокзала.

«Все, с этого часа я окончательно перевоплощаюсь в Аверьянова, — подумал Александр и подхватил свою поклажу. — Надо бы повторить данные по моему дорогому дядьке».

Настоящий Аверьянов после окончания войны и расформирования 787-го полка убыл долечиваться в военный госпиталь, расположенный в местечке Легионово, к северу от Варшавы. Рука после ранения под Данцигом работала плохо, часто беспокоила его. Незадолго до победы на ране и вовсе разошелся один из швов. Александр обратился в медсанбат.

Военврач осмотрел руку, обработал ее и был категоричен:

— Срочно в ближайший госпиталь!

В большом советском госпитале под Варшавой царила неразбериха. Одни специалисты уезжали, на смену им присылали других. Раненых и медицинское оборудование то готовили к вывозу в Советский Союз, то оставляли в Польше. Происходила чехарда и с продовольственным снабжением.

Аверьянову до чертиков надоело валяться в палате и лицезреть этот бардак. Двадцатого мая он воспользовался отсутствием дежурного персонала, выкрал из кабинета начальника отделения свои документы, забрал одежду и был таков. План побега созревал у него в голове всю последнюю неделю. Именно в это время лейтенант почувствовал себя лучше и был уверен в том, что зря теряет время на больничной койке.

Через Легионово в сторону Советского Союза ежечасно проходили различные поезда. В основном шли товарные, загруженные трофейной техникой, заводским оборудованием, топливом, углем, лесом и еще бог знает чем. Иногда останавливались и пассажирские. Аверьянов договорился с военным комендантом и через несколько часов ожидания загрузился в переполненный общий вагон.

Поначалу поезд бежал на восток довольно резво, однако в Белостоке неожиданно застрял. Аверьянов вновь почувствовал себя плохо. Невыносимая боль в руке отдавала в плечо и шею, тело ломило и лихорадило, подскочила температура. У него не было с собой перевязочного материала и медикаментов, но он решил проявить характер, ехать дальше.

Двадцать второго мая ему стало совсем худо. В Барановичах его сняли с поезда, отвезли в ближайшую больницу, где врачи констатировали прогрессирующую гангрену.

Экстренная ампутация руки Аверьянова не спасла. Причина довольно быстрой смерти объяснялась просто. Его организм не успел изолировать развивавшуюся гангрену, заражение стало системным и поразило внутренние органы.

В этот же день Александра Аверьянова похоронили на городском кладбище Барановичей. Его документы и награды специальной почтой отправили в военный комиссариат города Москвы.