Злое железо - Алексей Молокин

О мире этом Костя, по-моему, имел весьма смутное представление, но из его слов я заключил, что он, этот мир, здорово похож на тот, в котором обретался я. Причем, как я понял из некоторых намеков, обретался не по своей воле. Меня это, признаться, немного насторожило. Как это не по своей? А по чьей же тогда?

Так вот, в этом мире, точнее, в том мире, являющемся некой ипостасью нашего, начали происходить действительно странные вещи. Началось все, как водится, с мелочей.

Когда главарь одной тамошней региональной преступной группировки по кличке Кабан был убит ржавым копьем в собственном бронированном джипе, причем был пробит и джип, и сам Кабан, и противоположная дверь, то это вызвало-таки определенный общественный резонанс. Правда, небольшой. Слегка удивились сотрудники милиции, когда экспертиза показала, что наконечнику копья чуть больше трехсот лет. Древко, правда, было совсем новое, даже и не древко, а просто ручка от лопаты, каких полным-полно на любом рынке.

Большую огласку получил другой случай – когда во время судьбоносного выступления известного правозащитника нерусского населения, видного демократа, потомственного экономиста, депутата и прочая, прочая, в кафедру саданул старинный стрелецкий бердыш. На совесть сработанная итальянскими мастерами деревянная коробка разлетелась в щепки, разбросав изуродованные микрофоны по всему залу заседаний. Потомственный экономист, правда, отделался испорченным итальянским (Ох, далась же им эта Италия!) костюмом, причем сам же его и испортил. А то, что речь его с той поры стала еще менее внятной, только добавило ему политического веса.

Расследование, конечно же, опять ничего не дало, разве что выяснилось, что невесть откуда взявшаяся железяка изготовлена аж в семнадцатом веке и что прилетела она откуда-то сверху, насквозь пробив бетонные перекрытия зала заседаний, чего физически быть просто не могло.

Конечно, точно так же, как и у нас, похватали каких-то тамошних скинхедов, заодно посадили известного писателя, отличающегося невосторженным отношением к нынешнему обустройству России. Но скоро выпустили, потому что никаких прямых доказательств не было, да и не могло быть. Потолок зала заседаний проложили броневыми листами, изготовленными на близлежащем танковом заводе. Суммы на это ушли, естественно, немереные или, вернее сказать – не считанные, потому что, когда речь идет о безопасности лучших граждан страны, тут уже не до счета. Так что кому-то от этого вышла еще и польза.

Дальше – больше! Президент Самой и Единственной Великой Державы, так и ищущий, кого бы на этот раз осчастливить, то есть забросать «Томагавками», а попросту – порешить, был ранен в мягкое место ржавой татарской стрелой. Опять же не помог ни бронированный «Кадиллак», ни идущие следом автомобили охраны. Стрела прошла сквозь стальной багажник, пробила проложенную кевларовыми пластинами спинку президентского кресла и аккуратно и зло вонзилась в державную ягодицу. Поскольку наконечник имел зазубрины, то операция по его извлечению проходила под общим наркозом. Стоит ли говорить, что оперировали самую-самую задницу самые-самые лучшие хирурги, а стало быть, операция прошла успешно, о чем радостно сообщили все телевизионные каналы.

«Наш ковбой снова в седле!» – вещали хорошенькие дикторши, помавая ручкой, словно это ради них президент засадил ракетой по очередному памятнику мировой архитектуры. Дикторшам было сладко, но насчет седла они, конечно, погорячились. Сидеть гарант некоторое время не мог.

Зато теперь, рассуждая об опасности мирового терроризма, мировой гарант порядка, законности и демократии держался так прямо, что ни у кого уже не вызывало сомнения, что с терроризмом нужно покончить любыми средствами. «На каждую их стрелу мы ответим десятком, а если нужно – то и тысячью наших „Томагавков“, – вещал Отец Нации. Конгресс дружно вздохнул и увеличил бюджет на сколько-то там десятков миллиардов условных единиц.

Террористам, однако, и без великодержавных «Томагавков» пришлось несладко. Один из признанных лидеров мирового терроризма получил в лоб не томагавком даже, а вульгарным разбойничьим топором, причем произошло это в каком-то сверхсекретном убежище, чуть ли не на стометровой глубине, в присутствии только самых проверенных товарищей по борьбе с мировым империализмом. Стоит ли говорить, что упомянутому топору было чуть больше нескольких сотен лет.

Вообще-то все эти явления не могли с полным правом считаться негативными, потому как каждый из пострадавших в отдельности, да и все они вместе вызывали чувство неприязни, а то и омерзения у значительной части населения тамошнего мира. С другой стороны, события, какие бы они ни были, должны развиваться естественным путем и никак иначе. Ну не положено ржавому бердышу пробивать полуметровое бетонное перекрытие и вдребезги разносить кафедру перед носом потомственного экономиста. Не должны старые татарские стрелы гоняться за президентскими «Кадиллаками», не «Стингер» же эта железяка, и не «Игла», и вообще, никакое не чудо техники. А уж каменному топору и вовсе место в краеведческом музее провинциального городка, и не на витрине, а где-нибудь в запаснике, среди прочего хлама, не интересного никому, кроме местных свихнутых краеведов-энтузиастов.

Однако, однако…

Все это опять же рассказал мне герой Костя, постаравшись, как он выразился, «объяснить все в доступных мне понятиях». Я понял намек насчет того, что крыша у меня и так слабая, и он, Костя, будучи героем высокогуманным, от некоторых подробностей меня бережет и поэтому всего не рассказывает. Еще тронусь, так сказать, в путь без него и не туда, куда нужно. Поэтому от лишней информации меня следовало беречь. И он берег. Спасибо ему, родному.

Так вот именно к истокам этих явлений и лежала дорога героя Кости, скромного труженика по поддержанию естественного мирового порядка.

И я эту дорогу сыграл. То есть не всю, а только главную часть. Остальное, господа, – ножками, ножками…

Так что дорога между мирами кончилась, и началась самая обычная дорога.

На эту дорогу и доставил его я, бард, играющий разные дороги, с помощью странной остроухой женщины по имени Люта.

Дорога оказалась, прямо скажем, так себе. Здесь стояла весна, уже почти бесснежная, но неуютная и сырая, словно бы вечно простуженная, как сама российская глубинка. Конец марта или начало апреля. Мокрое асфальтовое покрытие, изъязвленное выбоинами, словно после артиллерийского обстрела, плавно переходило в мост, брезгливо, словно кот, выгнувшийся над темной, разбухшей перед половодьем речкой. За мостом виднелись какие-то низкие неопрятные полуразвалившиеся строения. Сбоку от них на речной круче торчала внушительного вида церковь из красного кирпича, увенчанная сверкающими, как зубы уголовника, куполами, явно сработанными на местном оборонном заводе. Что-то в этой церкви было не так, только в липкой слепой мороси это «не так» было неразличимо, разве что чуточку царапнуло сетчатку глаза, да еще на душе стало неспокойно. А так – паршивенькая была местность, на мой взгляд. И, что характерно, до боли знакомая. Наверное, все провинциальные города средней полосы России и всех ее подобий похожи друг на друга, как похожи рахитичные дети из бедных семей.