Руны Вещего Олега - Юлия Гнатюк

Выпив немного вина и поев фруктов, Михаил почувствовал себя значительно лучше и повелел одевать себя.

– Божественный, – пропищал верный евнух, когда император, наконец, вышел из спальни, – Господь даровал нам радость, смиреннейшая императрица Феодора сегодня почтила нас своим присутствием!

– Где она? – буркнул Михаил.

– В молельной комнате, дожидается счастливого мига лицезреть своего венценосного сына!

«Почему ты относишься к своей матери без должного уважения, ведь она любит тебя»? – часто с укоризной вопрошал его дядя.

«Я её, может, тоже люблю, но когда вижу, как она преклоняется перед хитрыми и жадными церковниками, наивно считая их «божьими людьми», во мне всё вскипает».

Варда безнадёжно махал рукой, и разговор на эту тему прекращался.

Вот и сегодня она пришла во дворец, и вместо того, чтобы встретиться с ним, усердно отбивает поклоны в своей молельной комнате. Злость снова уязвила молодого императора. Он сердито выругался про себя, потом, чуть подумав, лукаво усмехнулся и поспешил удалиться куда-то.

Через полчаса император вошёл в комнату, где молилась мать.

В тёмном монашеском одеянии, она истово крестилась и кланялась перед многочисленными ликами святых. О чём, кто ведает? Может, о ста тысячах репрессированных павликиан, которых, по её указу, жгли, топили и вешали на столбах только за то, что они не признавали икон? Или била поклоны за сына, погрязшего в развратной и разгульной жизни? Это Михаила не интересовало.

– Ты молишься в одиночестве, а патриарх сейчас тоже один в нашей дворцовой церкви беседует со Всевышним, – смиренно произнёс Михаил, остановившись сзади матери так, чтобы не дышать на неё винным духом.

– Как, всемилостивейший патриарх Фотий здесь? – обрадовалась Феодора. Ведь помимо духовных, их связывали ещё и родственные отношения: её сестра Мария была замужем за родным дядей патриарха. – Я бы хотела приложиться к его руке и попросить благословения… Рада видеть тебя, мой дорогой! – молвила императрица, намереваясь подойти к сыну. – Как ты, здоров ли, всё в порядке? Я каждый день молюсь за тебя…

– Здоров. Иди, пока Фотий не удалился, – поторопил мать Михаил.

Женщина совершила земной поклон иконам и заспешила в дворцовый храм. Молодой император проследовал туда же.

Патриарх в своих тяжёлых парчовых ризах стоял спиной к двери, у которой нерешительно остановилась бывшая императрица, и тоже, видимо, молился. Подождав некоторое время, Феодора, подбадриваемая сыном, тихо приблизилась к первосвященнику и, стоя на шаг позади, прокашлявшись, смиренно попросила благословить её. Патриарх чуть помедлил, а потом… вдруг наклонился, поднял рясу, оголив зад, и зычно исторг из своего афедрона зловонный дух. Затем «патриарх» обернулся к несчастной, побелевшей от ужаса Феодоре и, заржав, подобно ипподромному коню, проревел: «Благославляю!» Под неудержимый хохот Михаила и улюлюканье остальных лицедеев, что до этого мгновения прятались по углам и за аналоем, Грилл, изрыгая всяческие непристойности из своих греховных уст, с громким топотом поскакал вон.

Потрясённая женщина вначале потеряла дар речи. А затем, вскипев гневом, как котёл на жарких углях, Феодора быстро выскочила из храмовой залы, и вскоре, не помня как, уже стояла перед братом.

– Варда, этого уже нельзя терпеть, то что сотворил мой сын, это… это… – она запиналась, не находя подходящих слов, лик её был пунцовым, а руки нервно тряслись, перебирая мокрый от слёз шёлковый платок.

Варда как мог успокоил сестру, и она смогла выговориться.

– Мало того, что он предаётся пьянству и распутству, окружив себя шутами, так теперь строит насмешки над родной матерью и святой церковью! Сделай что-нибудь, ну, возьми его в поход какой, что ли, я уже не знаю… – она нервно дёрнулась, шумно вздохнула раз-другой и, приложив к глазам свой платок, опять разрыдалась. Сухощавая стать и тёмное монашеское одеяние придавало облику Феодоры ещё большую безысходность.

– Хорошо, сестра, успокойся. На днях выступают две хилии в поддержку нашей доблестной армии против арабов. Оба хилиарха опытны и проверены в боях, с твоим сыном ничего не случится, а дворцовая блажь быстро растворяется в походной пыли.

– Спасибо, брат, да вознаградит тебя Господь великий и всемилостивый! – всхлипнула Феодора, тут же, как всякая мать, начиная тревожиться за любимое чадо, отправляемое на войну.

Однако Феодоре пришлось недолго печалиться. Не успели хилии удалиться на расстояние трёх дней пути, как их догнал посыльный с известием, что на Константинополь неожиданно напали северные скифы, обложили город со стороны моря и грабят предместья. И что кесарь Варда велел войску императора Михаила немедленно возвращаться.

– Что за дерзкие варвары посмели напасть на Константинополь? – удивлённо вопрошал усталого гонца Михаил.

– О, великий, – с благоговейным ужасом в голосе отвечал воин, – это не обычные люди, это скорее дьяволы, явившиеся из преисподней. Они так свирепы и отчаянны в неистовой рубке, что нужна целая кентархия, чтобы сдержать их декархию. Я был послан к нашим воинам, сражавшимся у стен города, и едва остался жив! – восклицал гонец. – Эти северные варвары вовсе не ведают страха. Когда я передавал повеление доместика хилиарху, руководившему обороной побережья, из-за холма выскочили эти неистовые скифы. Ни в битвах с арабами, где мне приходилось сражаться лохаргом, ни в схватках с другими варварами, я ничего подобного не видел. Они неистово рычали, как дикие звери, и разили всех клинками и стрелами с невероятной быстротой и яростью. Они столь огромны и жестоки, что от этого зрелища холодеют ноги и суставы теряют подвижность! Стрела варваров поразила в шею моего коня, и только волей Богородицы я не оказался придавленным его тушей. До сих пор не могу понять, как мне удалось выбраться из этого аида и вернуться в город! – взволнованно отвечал гонец.

– Почему же наши воины не сожгли корабли варваров? – возмущённо воскликнул император.

– Потому, венценосный, что их флот не стоит у причалов, ночь они проводят в море, бросив якоря и выставив чуткую стражу, – виновато отвечал посланец.

– Ладно, посмотрим, – обронил император, разворачивая коня.

* * *

Константинопольский патриарх Фотий пребывал в непростых размышлениях. Одетый в белый шёлковый подрясник, с кипарисовым энколпионом на груди, на котором золотом светилась монограмма имени Иисуса Христа, он стремительно ходил по комнате, иногда останавливаясь и что-то произнося вслух. Это был человек невысокого роста, подвижный, с тёмными курчавыми волосами, крупным носом и умными живыми очами. В каждом его движении, в каждом горящем взгляде как бы выплёскивалась наполнявшая его до краёв энергия, свойственная народу армян, из которых происходил род Фотия. В общении с собеседниками или выступлении на кафедре говорил он так же быстро, горячо и очень убедительно, подтверждая правильность собственных слов многими ссылками на философов разных времён, тексты священных писаний и юридические законы, которые, как и многое другое, держал в надлежащем порядке в своей прекрасной и тренированной памяти преподавателя-богослова. Любые возражения он резко пресекал точным и быстрым ответом, как добрый легионер мечом, а затем «добивал» оппонента, засыпая его многочисленными фактами.