Тайны Норы - Нора Шарифф

Мне еще не было пяти лет, когда отец перестал быть частью моей жизни. Да, я знала, что он мой отец, но он много работал, поэтому не занимал сколько-нибудь значительного места в моей жизни.

Его кресло. Когда он возвращался домой и садился в кресло, которое, словно трон, возвышалось перед телевизором, мать подавала ему домашние тапочки. Я не подходила к отцу, напротив, старалась держаться подальше: меня пугал его громкий голос со стальными нотками. Помню, он часто кричал и оскорблял мою мать, но я никогда не слышала, что она говорила ему в ответ. Как-то раз, когда я принимала ванну, двери в ванную комнату распахнулись и вошел отец. Я удивилась — обычно мама помогала мне с купанием. Он осмотрел меня с головы до ног, но совсем не так, как смотрела на меня мать. Было неприятно, и я боялась пошевелиться.

А когда мне было шесть лет, произошел такой случай. Вечером я уже лежала в постели, когда услышала звуки его шагов на лестнице. Он вошел в комнату и сел на край кровати. С улыбкой, не говоря ни слова, он принялся трогать мои волосы, лицо. Его рука медленно скользила по моей шее. Внезапно он перестал улыбаться и замер. Я чувствовала, как его руки шарили по моему телу, пока не добрались до интимных мест. На вопрос, что он делает, отец прошептал на ухо: «Мы играем в больницу». Я удивилась: раньше он никогда не проявлял желания играть со мной. Он осмотрел и ощупал все участки моего тела. Если это игра, то почему мне было так плохо? Мне не нравилось такое внимание с его стороны, от него хотелось плакать.

С тех пор отец стал часто брать меня к себе на колени. Он ласкал меня, глядя в телевизор, я же была слишком мала, чтобы убежать от него. Мне хотелось спрятаться как можно дальше, когда я чувствовала под своим телом, как напрягается у него между ногами та ужасная штука. Я словно превращалась в камень, старалась смотреть в телевизор, чтобы уйти от настоящего.

Мне всегда внушали, что трогать и рассматривать гениталии стыдно, но ему нравилось делать это. В глубине души я сознавала, что все, что делает Абдель — мой отец! — очень плохо. Именно тогда я поняла значение слова «стыд».

* * *

Абдель Адиб! Вне дома такой обаятельный человек, милый и улыбчивый! Когда я видела, как он разговаривает и шутит с соседями, мне хотелось расхохотаться. Какое лицемерие! Мне хотелось крикнуть им: «Приходите к нам домой, и вы увидите его подлинное лицо! Приходите полюбоваться на него во всей красе! Этот человек просто лжец и садист!»

Почти каждый вечер он требовал, чтобы моя мать просила у своего отца больше денег. А когда она не соглашалась, он начинал громко кричать. Его гнев был подобен вулкану. Иногда он швырял стол о стену или бил посуду, разбрасывая по полу еду.

Однажды вечером, во время праздника Рамадан, мы ели приготовленную матерью шорбу[3]. Без видимой причины отец разозлился, схватил котелок и швырнул его в стену. Все стены и пол оказались забрызганы супом. Мать молча принялась наводить порядок, а я помогала ей, как могла. Можете верить или нет, но это был единственный случай, когда отец не избил мать. Но если он поднимал на нее руку, то уже не контролировал себя. Казалось, он специально причиняет ей как можно больше боли. Мать плакала и даже не пыталась уворачиваться от ударов. Бессильная что-либо сделать, я была свидетелем этих ужасных сцен, словно немое дополнение к интерьеру. В моем сердце клокотало негодование. В другой вечер он грубо стукнул мать кулаком по спине. Отец был намного больше моей хрупкой матери, поэтому она вскрикнула и упала на пол вся в слезах. Он же просто вышел из комнаты.

Что я могла сделать? Мои руки, руки шестилетнего ребенка, не покрывали и десятой части его спины! Я устала быть маленькой, я хотела быть сильной, чтобы защитить мать. Так больно было видеть ее страдания и не знать, как помочь ей.

Чем старше я становилась, тем больше меня возмущало отношение отца к матери. Каждый вечер все повторялось опять. Не зная, как защитить мать, я от всей души желала отцу смерти. Мне сих пор стыдно за такого отца. Носить имя Адиб было для меня проклятием. Мне так хотелось услышать слова: «Абдель Адиб не является твоим настоящим отцом», но увы… Он был очень хитер: никогда не бил ее по лицу, таким образом умудрялся сохранять позитивный имидж в глазах окружающих, потому что прекрасно понимал, что сама мать никогда не станет выносить сор из избы… впрочем, как и я. Зачем себя убивать? Если бы я рассказала о его зверствах, разве этот ад кончился бы?

* * *

Когда мать вынашивала мою сестру, я любила гладить ее круглый живот, смазывать его оливковым маслом, а будущий ребенок подавал мне знаки изнутри. Мне было шесть, когда родилась Мелисса, по отношению к которой я никогда не испытывала никакой ревности. Теперь я старшая, а значит, должна и желала заботиться о ней, защищать ее.

Я была очень рада, что родилась девочка, правда, не знала, почему именно. Может, подсознательно я догадывалась, что мать испытывала то же. Я с удовольствием помогала ей и делала все, о чем она меня просила. В такие моменты я ничего не боялась.

* * *

По вечерам ко мне стал захаживать отец. Услышав скрип половиц под его ногами, я впадала в ступор. Его прикосновения становились более настойчивыми и более интимными. Я не могла больше переносить этот тошнотворный запах табака. Хотела отвернуться, когда видела так близко его желтые зубы. Но сносила все молча. Поначалу я не очень хорошо знала, как реагировать, но со временем, когда поняла, что все, что он делает, — постыдно и скверно, решила взвалить на себя ответственность за происходящее. Я была уверена, что если скажу об этом вслух, мне все равно не поверят, а если поверят, то осудят именно меня. В свои шесть лет я хотела исчезнуть, чтобы не испытывать подобного унижения. Я была готова на все, чтобы не чувствовать его похотливые руки под своей одеждой и его дыхание возле своей шеи. Как-то я шла по улице и, услышав звук подъезжающего грузовика, стала винить себя в том, что мне не хватает смелости броситься под колеса.

Если я делала вид, что сплю, он забирался ко мне и кровать. Я умоляла его прекратить, но он не оставлял меня в покое. Слезы ручьями текли по моим щекам, но они не трогали его. В его глазах я была просто вещью.

Разве нормально желать себе смерти в шесть лет? Думать о суициде? Не верю.

Я завидовала приятельницам, которых забирали из школы их отцы. Девочки бросались к ним на руки и беззаботно смеялись. Мне хотелось узнать, как ведут себя их отцы. Старалась представить себе. Сама я не имела права на нежную отцовскую улыбку. Отношение ко мне заключалось в противоестественных желаниях и действиях отца, которые испортили мое детство, которые мешают жить до сих пор. Мне горько было видеть в окнах счастливые семьи, собравшиеся за одним столом, слышать, как они разговаривают и смеются, а самой оставаться замурованной в стенах молчания.

Моя мать была единственным человеком, который мог выслушать и посмеяться вместе со мной, она была для меня источником безопасности и благополучия, но ей тоже жилось несладко. Каждый раз, оказываясь с ней наедине, я надеялась, что она догадается о моем отчаянии и услышит, как я кричу про себя. Впрочем, я твердо обещала себе сделать все, чтобы оградить ее от этого. С раннего детства я пыталась помочь ей и поддержать ее, поэтому не хотела стать для нее обузой. Это было бы слишком. А еще я заметила, что мой отец, потершись о мое юное тело, становился спокойнее в отношении к ней. Сказать правду означало лишить ее этой помощи.