Любовник №1, или Путешествие во Францию - Бенуа Дютертр

— Дэвид!

Женский голос окликнул его из соседней комнаты. Юноша вздохнул. Поднявшись, он двинулся к приоткрытой двери:

— Иду!

Обстановка в коридоре сильно отличалась от убранства комнаты. На оранжевых обоях десятки вышивок по купленной в магазине канве, в рамочках, представляли сцены из волшебных сказок: олененок Бэмби, просыпающийся в лесу, Золушка в своей волшебной карете. В гостиной по телевизору, включенному на полную громкость, передавали «Тирольский танец гномов». Дэвид остановился на пороге и мягко произнес:

— Я пришел.

Посреди комнаты в кресле, обитом черным скаем[3], устроилась женщина. Склонившись, она держала в правой руке недокуренную сигарету. Казалось, она внимательно следит за появлением Гриншо в доме у Белоснежки, но она протянула левую руку с пультом, чтобы остановить кассету. Сияющие глаза обратились на молодого человека:

— Дорогой, у меня кончилась кока-кола. Я устала. Сходи купи мне несколько бутылок!

— Бегу, мамочка!

На экране Гриншо застыл на «паузе». Женщина с осунувшимся лицом внимательно посмотрела на сына:

— Мамочка — это звучит старомодно! Почему ты не обращаешься ко мне по имени? Розмари звучит намного милее!

— Вы правы, мамочка, — поклонившись, произнес Дэвид.

Он пересек вестибюль, открыл дверь, спустился по лестнице и вышел на разбитый тротуар авеню «Б». Пройдя вдоль решетки сада, затем под лесами, он поздоровался с пуэрториканцем, подторговывающим наркотиками. На углу 7-й стрит он зашел в корейскую бакалейную лавку, купил три бутылки диетической коки и вернулся домой. Он осторожно шел по искореженному шоссе в лакированных ботинках, кудрявая шевелюра отпрыска импрессионизма развевалась на ветру…

Он был шатеном

Дэвид ничего не знал о своем настоящем отце кроме того, что тот был французом и встретился с его матерью в 1977 году.

Родом из небольшого городка в Массачусетсе, она за три года до того поселилась в Нью-Йорке и писала дипломную работу по психологии в Колумбийском университете. По воскресеньям она любила ходить в музей естествознания. В полутьме африканской галереи декорации воссоздавали жизнь диких зверей. За каждым стеклом Розмари любовалась пейзажами, написанными на холстах. На первом плане в густом кустарнике были размещены чучела животных; те, казалось, заботились о своих малышах. Искусное освещение имитировало полумрак леса. Диорама лучше, чем кино, воссоздавала многообразие природы, парящих на горизонте птиц. Розмари долго рассматривала гориллу, стоящую на задних лапах на фоне леса и заснеженных вулканов. Рядом кто-то пробормотал на плохом английском:

— Здорово! И декорации так тщательно сделаны! Как будто мы действительно в девственном лесу…

Розмари повернулась к длинноволосому юноше, небрежно элегантному в своей черной куртке и красных вельветовых штанах. Она пробормотала:

— Я все же предпочитаю животных на свободе. Как подумаю, что их убили только ради этого!

Он улыбнулся:

— Извини за мой акцент, я француз. А ты из Нью-Йорка?

— Нет, хотя да… не так давно. Я учусь на психфаке в Колумбийском универе.

— А я приехал из Парижа. Решил совершить кругосветное путешествие. И начал с Нью-Йорка, с города, о котором мечтал!

Через четверть часа они уже сидели в кафетерии музея. Розмари пригласила француза на студенческую вечеринку. Он всем понравился — ему было двадцать лет, и он напоминал юного буржуа, свободного от предрассудков. Они пили пиво, курили сигареты с травкой и всю ночь слушали музыку. Розмари и ее путешественник вокруг света проснулись в одной постели. Они провели вместе целый день, а затем расстались. Француз должен был ехать к своим друзьям в Монреаль. Он обещал вернуться в Нью-Йорк и записал адрес Розмари.

Когда они собирались заняться любовью, молодая женщина заколебалась. Она выступала за сексуальную свободу, но плохо переносила противозачаточные таблетки и несколько недель назад перестала их принимать. Марихуана притупила ее бдительность. Месяц спустя, узнав, что беременна, Розмари сначала хотела сделать аборт, но это право (в защиту которого она участвовала в демонстрациях) вызвало у нее сильную тревогу, поскольку это было связано с животом и хирургическим вмешательством. Она предпочла думать, что хочет этого ребенка. В мечтах flower power[4]ей представлялся витающий ангелочек с белокурыми волосами. Ее учеба заканчивалась. Она была уже взрослой и решила оставить ребенка.

Француз в Нью-Йорк не вернулся. Через три месяца Розмари получила открытку из Таиланда. Он продолжал свое кругосветное путешествие и сообщал о себе праздные новости. А потом ни слова. Она пыталась вспомнить, как его зовут, Кристиан, Кристоф или Жан-Кристоф, но точно помнила только его прозвище: «Друзья зовут меня Крис», — сказал он.

Дэвид родился весной 1978 года. Волосы у него оказались темными. В конце года его мать получила свою первую работу — должность психолога в какой-то фирме. Она сошлась с композитором авангардистом старше ее, обитавшим в Ист-Вилидж — в то время опасном и малопосещаемом квартале, где жили пожилые украинцы и пуэрториканцы с семьями. В ветреные дни маленький Дэвид сидел у окна, наблюдая за полетом обрывков картона и за бомжами, прятавшимися в подъездах домов.

Классы в здешних школах, преимущественно испаноязычные, напоминали курсы обучения грамоте. Дэвид больше узнал от спутника своей матери, которого он воспринимал как отца, тем более что Чарльз прожил десять лет в Париже. Он учил Дэвида французскому языку. Розмари поддерживала его: несмотря на горькие воспоминания о раскованном французе, она считала, что сын должен отождествлять себя с образом отца. Под этим влиянием у маленького мальчика развилась тяга ко всему, что шло из Франции.

Ему было четырнадцать лет, когда Чарльз умер от рака. Преодолев депрессию, Розмари прониклась большой любовью к Уолту Диснею, разработав личную методику терапии волшебными сказками. Поступив в приличную школу в Гринвич-Вилидж, Дэвид довольно быстро преуспел, наладив бизнес с одним из местных, поставлявшим ему травку, которую он с наценкой перепродавал своим однокашникам.

Ист-Вилидж вошел в моду. В воскресенье по утрам гомосексуалисты бегали вокруг Томкинс-парк. Но юноша предпочитал бродить по антикварным лавкам, ища безделушки 1900 года. В библиотеке он брал книги о Париже и бредил началом XX века. В Метрополитен-музее он неожиданно замер перед «Садом в Сент-Адрес» Клода Моне. От беззаботного моря, от флагов, трепещущих в небе, веяло свежестью. Дэвид представил себе, что влюбленные, прислонившиеся к балюстраде, возможно, его дальние предки. И впервые ему захотелось туда поехать.

Из-за отсутствия денег он ограничился курсами «Альянс Франсез»[5], которые находились на 60-й стрит между Парком и Мэдисон. Несколько раз в неделю, выйдя из метро под голубым небоскребом Citicorp, он углублялся в лабиринт Мидтауна. Над входом в здание висел трехцветный флаг. Во время первого посещения сотрудница-канадка вручила ему путеводитель и предложила курсы, фильмы, выставки, спектакли и другие мероприятия Французского института. Дэвид впитывал приятный артистический аромат. Он бродил по учреждению, блуждал по этажам, выкуривал сигарету в кафетерии, где зажиточные американки разговаривали на ломаном языке с иммигрантами с Гаити. Он участвовал в разговорах, мечтал о Париже, обожествлял французский дух, а затем укрывался в библиотеке среди книг и удобных столов.