Мужей много не бывает - Адель Паркс

Мы стали друзьями потому, что обе перебивались как могли и очень хорошо знали, как утомительно полунищенское существование. Мы стали друзьями потому, что скоро обнаружили, что обе способны отдать должное хорошей книге, имеем карту постоянного покупателя сети магазинов «Бутс», любим белое вино и глазеть на витрины. Мы стали друзьями потому, что обе верим, что человек должен смеяться, чтобы не заплакать, и что в гороскопах что-то есть. Мы стали друзьями потому, что Белла лестно отзывалась о моем сыне (несмотря на то что он всего лишь спал в коляске, она отметила его незаурядный ум и творческий темперамент). И еще мы стали друзьями потому, что она просто добрая.

Я слышу гудки — это значит, что на другом конце провода звонит телефон. Белла быстро берет трубку. Скорее всего, Филип уже спит и она не хочет, чтобы мой звонок его разбудил.

— Привет.

Мне не обязательно говорить, что это я.

Белла

Понедельник, 10 мая 2004 года

К тому времени, как я добираюсь до кухни, Филип уже заканчивает свой завтрак. Съев половину грейпфрута и два ломтика поджаренного хлеба из муки грубого помола, он подходит к раковине и споласкивает тарелки. Филип всегда споласкивает посуду перед тем, как поставить ее в посудомоечную машину. Он говорит, что, если этого не делать, в машине постепенно будут накапливаться крошки, остатки риса и соусов и она в конце концов выйдет из строя, — и, подчеркивает он, никому тогда не захочется залезать рукой в фильтр и выгребать оттуда размокшую фасоль или спагетти. Он, несомненно, прав, но это странным образом не мешает мне почти никогда не споласкивать. Филип улыбается, вытирает руки полотенцем и наливает мне чашку крепкого, черного колумбийского кофе — он нужен мне для разгона перед началом нового дня.

— Тебе не обязательно было вставать, — говорит он. — Еще семи нет.

Вставать мне и правда было не обязательно. Я официально отдыхаю, и насчет этого между мной и Филипом существует договоренность. А вот с тем, от чего и для чего я отдыхаю, все гораздо сложнее. По моим предположениям, я отдыхаю от бесконечных метаний от плохой работы к плохой работе. Я питаю надежду, что некий период времени, потраченного на себя, позволит мне понять, к какой профессии я имею склонность. Филип же считает, что я отдыхаю для того, чтобы как следует подготовиться к беременности. И знаете, он может оказаться прав. Не исключено, что в конце концов я приду к такому же выводу. Или не приду. У меня есть на это свои причины. Тут все не так просто.

Я отлично понимаю, что некоторые дети — хорошие дети. Например, дети моих подруг. У Амели — восьмилетняя дочь Фрейя и шестилетний сын Дэйви, у Лауры — Эдди; они хорошие дети. Если бы они не были такими, я, скорее всего, не дружила бы с их матерями или, по крайней мере, не засиживалась бы у них в гостях до тех пор, пока они в целях моей безопасности не разгонят своих отпрысков по постелям. Если у меня когда-нибудь будут дети, я бы определенно хотела, чтобы они были «хорошими», такими как Фрейя, Дэйви и Эдди, — однако всякий раз, когда я говорю о детях, я непременно употребляю слова «если» и «когда-нибудь», в то время как Филип уже придумал столько имен и выбрал столько школ, что хватило бы на целую футбольную команду.

Я твержу ему, что спешить нам некуда, что мне всего тридцать. Фил — и в этом он солидарен с моими подругами — удивляется такому взвешенному и осторожному подходу. Он считает, что в этом я сама на себя не похожа. Вообще я славлюсь своим талантом принимать поспешные и необдуманные решения (в итоге очень немногие из них оказываются удачными — я использую это как аргумент в свою пользу). В прошлом я меняла работы и места жительства чаще, чем многие люди меняют постельное белье. Исторически сложилось, что с мужчинами у меня тоже не завязывалось постоянных отношений. Так что я даже горжусь, что так обдуманно подхожу к вопросу о материнстве. У Филипа на это своя точка зрения — он вбил себе в голову, что я просто упрямлюсь. Мы поженились чуть меньше шести месяцев назад, и в его идеальном мире я уже пять месяцев как должна носить его ребенка. А я только-только привыкла заказывать пиццу на двоих!

— Я встаю, чтобы проводить тебя на работу, и мне это нравится. — Я улыбаюсь и со вкусом целую Фила в губы. Он легонько хлопает меня по попе и тоже улыбается — и в его улыбке видна благодарность. Я знаю, что в душе ему нравится, что я каждое утро выползаю из теплой постели, чтобы проводить его до дверей. Он ценит каждое усилие, предпринятое мною ради него. Я зеваю во весь рот.

— Вчера вечером опять допоздна болтала с Амели по телефону? — спрашивает он.

Я киваю.

— С Амели, а потом с Лаурой.

— И как они?

— Амели немного грустная. Вчера был день рождения Бена. Ему исполнилось бы тридцать восемь.

— Бедная Амели. Она держится молодцом.

— Да, это точно. Она выдержала Рождество, дни рождения детей, собственный день рождения. Все это так печально. После смерти Бена праздники стали для нее самыми тоскливыми днями в году, которые не знаешь, как и пережить. И легче ей не становится.

Я встретила Амели шесть лет назад, когда устроилась на работу в Ричмондский репертуарный театр — на должность уборщицы и подсобного рабочего (принеси, подай, отойди, не мешай). В то время в голове у меня смутно брезжила мысль о том, что мне, возможно, стоит «податься в театр»: например, освоить профессию гримера или сценографа. Бен был драматургом, а Амели в тот сезон продюсировала одну из его пьес. Скоро я поняла, что Амели — прирожденный боец. Она только что родила Дэйви, но занималась всем, начиная с продажи билетов и заканчивая разрешением творческих разногласий между актерами. Даже, засучив рукава, красила декорации — плечом к плечу со мной. Немалой частью своего успеха Бен был обязан способностям и самоотверженному труду Амели.

Амели принадлежит к тому типу людей, кто мужественно и с улыбкой встречает несправедливые и порой жестокие сюрпризы, подбрасываемые нам жизнью. В моем характере такая невозмутимая несгибаемость представлена лишь в зачаточной стадии. Я отнюдь не скромница-фиалка, но я так и не научилась грудью встречать жизненные трудности. Когда на моем пути возникают какие-либо проблемы или даже просто неудобства, я стараюсь не обращать на них внимания. Я знаю, что это показатель моей незрелости. Я заполняю свою жизнь беспокойством о каких-то несущественных вещах — вовсе не о тех, о каких следовало бы беспокоиться. Я убегаю, уклоняюсь и прячусь от суровой действительности. В свое время я просто ненавидела вручать начальству заявление об уходе, как бы часто я это ни проделывала. В большинстве случаев я прибегала к самому безболезненному способу — уходя с работы в пятницу вечером, я посылала электронное письмо, и ни меня, ни моего дырокола там больше никто не видел. Я также выставляла себя тряпкой в тех случаях, когда нужно было дать от ворот поворот очередному дружку. Мне легче было не отвечать на звонки, не приходить на свидания и оставлять на лестничной площадке букеты цветов, чем просто сказать кому-нибудь, что он мне больше не нравится и я не хочу его видеть.