Ричард Длинные Руки - властелин трех замков - Гай Юлий Орловский

— А я не очень-то и хотел, — заявил я нахально. — Это, собственно, для забавы. Чтобы тебе в пасть бросать кусками, понял? Лови!

Отрезанная голова полетела в воздух по направлению к псу. Он подпрыгнул, схватил на лету, послышался дробный хруст костей, пес сглотнул и выжидающе посмотрел на меня.

— Ничего себе, — сказал я ошарашено, — ну и костедробилка у тебя!.. Тебе любые питбули на один кутний зуб… Ладно, давай лопай это все, а я лучше по-людски…

Насытившись сыром и свежим хлебом, я страстно возмечтал о чашечке кофе, крепкого и горячего, ноздри ощутили его сводящий с ума аромат, губы задвигались, подхватывая капли… и тут неожиданная мысль ударила в голову, как острая стрела. Я сосредоточился, старательно вообразил чашечку с горячим сладким и крепким кофе. Небольшую такую чашку, я из такой пил в теперь давние времена.

На траву плеснуло коричневым, я замер, запах кофе ни с чем не спутаю, неужели удалось, я же сам не верил, я же только страстно желал… действительно страстно…

Да бог с нею, чашкой, я ее держал тысячи раз, но так, видимо, не смог вообразить как надо, а вот кофе, субстанцию намного более сложную, сумел…

Кровь ударила в голову с такой силой, что едва не разломила, как острый нож спелый арбуз. Я поспешно схватил жестяную кружку, взгляд сосредоточен, кофе должен появиться в ней, горячий кофе, крепкий кофе…

С третьей попытки чашка внезапно потяжелела. Запах стал мощнее, насыщеннее. Я поспешно поднес к губам, обжегся, но отхлебнул с жадностью, даже не пытаясь проверить, то ли получилось. Запах не лжет, я привык слышать его из года в год, обжигающая жидкость потекла по пищеводу, мгновенно всасываясь, голова моментально очистилась, я словно стал лучше видеть, слышать, мышцы обрели упругость, а сухожилия стали толще.

— Спасибо, Тертуллиан, — прошептал я. — Мелочь, а приятно… Еще как приятно!

Я выпил три чашки, экспериментируя с крепостью и сладостью. Сердце колотится отчаянно, то ли перепил кофе с непривычки, то ли в самом деле все чувства обострились. Все-таки никогда я не видел так далеко, а сейчас могу рассмотреть вон на том дальнем дереве ползущего жука-оленя, солнце тускло блестит на полированных крыльях… Нет, это наверняка кофе так ударил в голову. Вон даже руки дрожат. То ли от жадности, то ли от перевозбуждения.

Еще пару часов мучился, пытаясь создать конфету, авторучку, наручные часы, шоколадку и много всякой разной чепухи, что приходила в голову, однако то ли во всемирной магической памяти нет таких предметов, то ли у меня не получается вообразить достаточно четко, а кофе сам по себе не столько прост, сколько узнаваем: все-таки кофейное дерево слишком знаменито, чтобы его не занесли во все каталоги, как ботанические, так и медицинские. Возможно, сработало даже не мое четкое представление вкуса напитка, а как раз то, что кофе пережил тысячи и тысячи лет, сохранился если не как подбадривающий напиток, то как реликт древних эпох…

Ободренный, я вернулся к тому, что уже умею: зажигал огонь силой концентрации и желания. Всякий раз это истощало так, будто встаскивал рояль на второй этаж. Куда проще, понятно, с помощью огнива, конечно, так и буду, но могут оказаться случаи, когда огнива не окажется. Или руки будут связаны. Так что я зажигал, затаптывал, переводил дыхание и снова зажигал.

Первое, что выяснил, никаких фейерверков и каскадов жаркого пламени — всего лишь слабый огонек. Если не окажется, чем ему кормиться, сразу же угаснет. Второе — расстояние. Лучше всего удается зажигать вот так: сидя на корточках, огонек вот здесь на сухих стебельках травы. Если поднимаюсь — уже труднее, в смысле мне тяжелее. На шаг от меня — еще труднее.

Максимальное расстояние — два шага. Сколько ни пытался подпалить сухие травинки в трех шагах, чувствовал только тяжесть, ноги слабеют, но огонька нет.

Заночевал на этом же месте, доэкспериментировался до поздней ночи. Впрочем, до турнира две недели, если со спутниками, а вот так на Зайчике, пусть и с псом, да за неделю управлюсь. Если не раньше. Так что запас времени есть…

Ночью явилась Санегерийя. Я торопливо выставил ладони.

— Погоди, погоди!.. Ты можешь сказать, как мне просунуть руку вслед за пальчиком в комнату магии?.. Она рассмеялась, покачала головой.

— Милый, а тебе дверью не отдавит пальцы?

— Но у меня получилось…

— Я знаю. Так получилось, что ты хорошо знаешь то, что есть… есть там…

— Где?

Она замялась, ее очертания на миг размылись, оттуда прозвучал голос:

— Не знаю… Там непонятное, огромное… но и это огромное — только шерстинка на лапке мухи, что на лбу огромного быка… Но там нашлось то, что знакомо и тебе… остальное же… прости, даже я не могу понять и представить… Милый, ты расстроен?

Я не успел ответить, на моих коленях оказалось ее горячее нежное тело. Я поспешно сжал ее в объятиях. Сочное и зовущее тело отозвалось сладким теплом, зов плоти слишком силен, я не гожусь в подвижники, моя плоть несмиряема, последовали сладкие толчки, Санегерийя тихонько рассмеялась, поцеловала в щеку и растаяла.

Некоторое время я находился в двух мирах: с Санегерийей в объятиях, и в то же время понимал, что лежу на куче веток, чтобы не застудиться от холодной земли, на месте костра дотлевают багровые угли, уже подернутые пеплом, приподнял веки и зажмурился от острейшей синевы безоблачного неба, воздух свеж и, чист, как поцелуй Тургенева…

Жуткая мысль тряхнула меня с головы до ног и заставила шире распахнуть глаза. А если все вечернее приснилось, как вот Санегерийя, вдруг да насчет кофе только мечта, — я ухватил жестянку и сделал мысленное усилие, как будто вот сейчас создаю этот горячий, черный как деготь напиток, аромат бьет в ноздри…

Жестянка потяжелела, могучий запах ударил в нос и моментально прочистил мозг. Я вдохнул еще и, задержав ароматы в себе, сделал первый глоток. И ликование обрушилось с такой силой, что едва не пустился в пляс.

Оглянулся, похолодел. На том месте, где вчера лег Черный пес, а отныне мой черненький такой Бобик, разлеглась огромная псина неимоверно странной расцветки: серая, как овчарка, только с короткой шерстью. На спине и боках странные полосы, что как будто выходят за пределы тела и тянутся еще на пару шагов. Я протер глаза, пес лежит на двух толстых жердях, накрыв их мощной грудью и брюхом, это они проступили на его коже, тоже ставшей неотличимой от земли. Это я сбоку вижу его отчетливо, да и то больше по тени, но для пролетающего над нами ястреба я сижу у костра один-одинешенек, никого и близко, если не считать коня в двух десятках шагов…

— Ни фига себе, — проговорил я. — Это ж каким тебя педигреем кормили… Не поспешил ли я тебя назвать Бобиком? Все хамелеоны подохнут от зависти! Ну и мимикрист ты, братец, я чуть заикой не стал…

Пес открыл глаз, зевнул, пасть распахнулась все такая же огненная, алмазами блеснули длинные клыки и острые как бритвы зубы. Он рывком поднялся на ноги, я замер, а он мигом оказался передо мной. Я искательно улыбнулся, он уперся лапами мне в грудь, я позорно завалился на спину, сверху нависла эта жуткая рожа, длинный горячий язык моментально облизал мне лицо.