Лабиринт Ворона - Наталья Солнцева

Вот отчаянно рыдает в дворцовой спальне пышнотелая царица Екатерина, ломает руки, взывает то ли к милосердному Богу, то ли к венценосному супругу. Зачем обрек ее на горькие страдания? Зачем заставил глядеть на мертвую голову милого друга, красавца-камергера Вилли Монса? Высоко взлетел бывший адъютант и камер-лакей[4], забылся… обнаглел. Вздумал у царя под носом блудить, да не с кем-нибудь, а с его женой! Бурная жизнь, гульба и попойки, тяжелая работа, военные походы подкосили здоровье Петра… а Екатерина, не в силах смирить жар горячей крови, обратила благосклонность свою на молодого любезного Монса. В Петербурге с опаской заговорили о фаворите государыни…

Когда-то в юности Петр любил захаживать в Немецкую слободу, покутить, приласкать нежную девицу Анну Монс. Ее маленький брат с жадностью наблюдал за влюбленными… а царю-то и невдомек, какой коварный лиходей подрастает. Ловкий, услужливый, льстивый, так сумел угодить императрице, что та забыла страх и стыд, впустила в свою опочивальню сего жалкого ловеласа, отдалась ему, как последняя шлюха! Воистину, женщина есть источник зла…

Петр, измученный приступами болезни, которая в скором времени должна была свести его в могилу, и помыслить не мог об измене дорогой Катеньки. Из праха поднял он ливонскую пленницу, из нищеты, пригрел ее, приголубил, осыпал несчетными милостями. Бриллианты горстями дарил, под венец повел, посадил рядом с собой на трон великой державы, короновал… первую из всех русских цариц![5] И чем отплатила бывшая прачка Марта императору? Подлой, вероломной изменой… В бешенстве скрипел зубами Петр, буграми вздувались на его лбу синие жилы, – сильнее физических страданий царя одолевала душевная боль, ярость ослепляла, жгла сердце огнем! Как посмели – у него за спиной? Как решились на этакое злодейство?!

Брюс, как умел, охлаждал гнев самодержца. Негоже раздувать скандал в царской семье – врагам на радость, себе на позор. Дочери подрастают – Анна и Лизанька, – им вовсе ни к чему такой срам. А уж как воспрянут духом противники, уж как начнут вопить, что-де и дочерей Екатерина родила не от Петра Алексеевича – нагуляла с офицерами или придворными. Следовательно, цесаревны законных прав на престол не имеют, потому как нету в них царской крови.

Императрица, почуяв беду, притворно веселилась, ластилась к угрюмому мужу. Тот с трудом сдерживался, чтобы не ударить ее.

– Наглость!.. Разврат!.. – хрипел Петр, запершись с верными приближенными в своих раззолоченных апартаментах. – Уничтожу!.. Раздавлю!..

– Бунт… заговор… – осторожно подсказывали царю. – Казнокрадство… Монс-то при Екатерине в большую силу вошел. Перед ним лебезят, его расположения ищут самые высокопоставленные сановники… министры… иноземные посланники… челобитные тащат… на подношения не скупятся…

– Плут!.. Негодяй!..

– Взяточник! – нашептывали Петру. – Расточитель государственных средств!

Царь, недолго думая, приказал арестовать Монса и предать его скорому суду. В течение нескольких дней Монсу был вынесен смертный приговор по обвинению во взяточничестве и прочих тяжких государственных преступлениях. В хмурый ноябрьский день бывшему камергеру и любовнику Екатерины отрубили голову. Тело оставили валяться на эшафоте…

Императрица улыбалась, ничем не выдавая своего ужаса. Царственные супруги не разговаривали друг с другом. Болезнь Петра усугубляла семейный раздор. В припадке ненависти он велел заспиртовать голову незадачливого фаворита в стеклянной банке и поставить в спальне Екатерины на видное место.

– Смотри и радуйся! – процедил он сквозь зубы. – Посмеешь убрать или прикрыть чем-нибудь, пеняй на себя! Будете рядом не только в любви, но и в смерти…

Бедная женщина тряслась в нервном ознобе. У нее пропал сон, исчез аппетит. В сумраке спальных покоев освещенная свечой отрубленная голова Монса, казалось, не сводила с Екатерины взгляда прищуренных глаз, кривила губы в ухмылке, а волосы на ней слабо шевелились в желтоватом консервирующем растворе…

– Я больше не могу! Я сойду с ума… – жаловалась царица кому-то невидимому. – Уберите ее отсюда…

Матвей проснулся и не сразу сообразил, что он не в Петербурге, не в царском дворце, пропитанном тревожным ожиданием, изменой и страхом, а в Москве, в своей квартире, и что завтра ему не сидеть в приемной у дверей венценосного друга, а идти в офис конструкторского бюро, проверять расчеты и чертежи, распекать сотрудников и ублажать придирчивых заказчиков.

Он приподнялся и смахнул испарину со лба. Что с ним происходит? Отрубленная голова все еще стояла у него перед глазами…

– Дурацкое видео! – пробормотал он, часто дыша. – Больше не буду его смотреть!

Астра выслушала Карелина с невозмутимым лицом.

– Видео? Какая ерунда! – воскликнула она. – Это лишь зеркало прошлого или будущего, а если уж говорить наверняка, то проекция…

– Хватит кормить меня словоблудием! – взорвался он. – Какого черта ты держишь флэшку у себя?

– От того, что я выброшу флэшку, ничего не изменится. Записанные на ней эпизоды отпечатались в нашей памяти – твоей и моей – и никуда не денутся. Подумаешь, отрубленная голова! Нечего паниковать…

– Ты считаешь, я паникер? Ну, спасибо… уважила! Зря я тебе рассказал…

Астра пожалела о вырвавшейся фразе и поспешила исправить ситуацию:

– Ладно, не дуйся. Я не то имела в виду. Понимаешь, каждый эпизод на флэшке так или иначе осуществился в реальности. Кроме одного…

– Какого? – спросил Матвей, хотя не хуже нее понимал, о чем идет речь.

Она намекала на усадьбу в Глинках, которую заснял сумасшедший убийца. Почему именно это старинное подмосковное имение выбрал для своего любительского фильма ныне мертвый преступник? Потому ли, что на фасаде бывшего господского дома застыли каменные маски? Или потому, что его построил граф Брюс? Выйдя в отставку после смерти Петра, он удалился от двора и поселился в загородном поместье…

– Яков Брюс – прямой потомок шотландских королей, в нем течет кровь кельтской знати, – напомнила Астра. – А жизнь кельтов[6] тесно переплеталась с древней магией. Понимаешь? Отрубленная Голова Брана была их главной реликвией.

Он состроил скептическую мину. При свете дня, в присутствии молодой женщины, все эти ночные страхи казались нелепыми. Конечно, Астра поднимет его на смех.