Грустный оптимизм счастливого поколения - Геннадий Козлов

Несколько раз за лето мы с дедом ездили в Ленинград, где посещали баню, иногда парикмахерскую и частенько военно-морской музей. Дед его особенно любил и неплохо знал. Возвращаясь, мы покупали у Балтийского вокзала папиросы, селедку, горячий хлеб и немного порезанной ломтиками чайной колбасы.

В электричке я получал бутерброд, вкус и аромат которого казались мне, проголодавшемуся за день мальчишке, просто божественными. Это был аромат того времени, когда колбасу еще не умели делать без мяса.

В электричке мы всегда ездили с билетами, но поскольку контролеры ходили редко, то по возвращении дед слегка сокрушался о напрасно потраченных деньгах. Однажды контролер все же пришел. Дед, преисполненный внутреннего достоинства, неспешно достал бумажник, сохранившийся с более благополучных допенсионных времен, и извлек из него билеты. Тогда это были небольшие картонные карточки с пробитыми по краю мелкими отверстиями, сообщающими дату приобретения. Посмотрев на просвет, контролер убедился, что билет старый. Это деда не смутило, он предложил другой, но и тот не годился. Такой же проверке подверглись еще с десяток билетов – и с прежним результатом. Оказалось, что бумажник хранил билеты за все предыдущие поездки. У контролера не хватило терпения изучить все коллекцию, и он ретировался. Дедушка же аккуратно сложил все билеты на место. На мой недоуменный взгляд он буркнул:

– Пусть лежат.

За этими словами стояло желание сохранить солидность отвыкшего от денег бумажника.

Дед и сам стремился выглядеть солидно. На людях он держался степенно, встречаясь со знакомыми, обязательно приподнимал картуз со словами:

– Мое почтение.

Иногда дед одалживал соседям небольшие деньги и потом долгие годы вспоминал, если кто ему не вернул, сильно по этому поводу переживал, но никогда не напоминал должникам.

Не припоминаю, чтобы дед при мне нецензурно бранился, самым «сильным» ругательством был «леший», а у бабушки и того слабее – «худой человек».

Повзрослев, я стал ездить в Ленинград самостоятельно, навещая живших там родственников, но гораздо чаще бывал в Красном Селе, которое в то время еще не было в черте города. Здесь, в двух остановках электрички от Тайцев, жила средняя мамина сестра Вера. Все тут было иначе, чем в тихих Тайцах, и прежде всего огромное озеро, на берегу которого торжественно расположилась старинная бумажная фабрика, задававшая своими гудками ритм жизни рабочему поселку.

В семье тети Веры было двое сыновей. Один старше меня на пять лет, а другой на столько же лет моложе. Вполне понятно, что главный интерес для меня представлял старший, Валерий, – наставник и авторитет. Он приобщил меня к рыбалке, и это надолго стало одним из самых любимых моих увлечений. Снасти у нас были почти полностью самодельными. До сих пор удивляюсь, как нам удавалось ловить плотву – одну из самых осторожных рыб – на нитку и самодельный крючок, изготовленный из тетрадной скрепки. Правда, следует признать, что крючки брат делал очень искусно. Главным их достоинством был малый размер, а недостатком – низкая прочность, не позволявшая вытащить крупную рыбину.

С Красным Селом связана у меня и мучительная эпопея обучения плаванию. Началась она лет с семи. Брались учить меня многие: и отец, и брат, и дядя, – но совершенно безуспешно. Я прочитал несколько наставлений, старательно разучивал и выполнял их рекомендации, но не мог проплыть и метра. Неумение плавать было для меня ужасно огорчительным. Год от года число сверстников, не научившихся плавать, катастрофически сокращалось, и наконец я остался один. Это было стыдно и унизительно.

Конец этой муке наступил лишь в восемнадцать лет, когда я был уже студентом МГУ. Под угрозой отчисления я проплыл первые сто метров на обязательном зачете по физкультуре. До этого со мной три месяца занимались профессиональные тренеры. Наблюдая за моими стараниями, они пожимали плечами и разводили руками, ибо, делая все правильно, я не мог даже на самое короткое время поднять головы над водой, чтобы вдохнуть.

Но вернемся-таки в Красное Село. Научиться плавать в то время мне было крайне важно еще и для того, чтобы одному рыбачить на озере с лодки, не волнуя родственников. Озеро манило меня своими заросшими тростником берегами и дивными водорослями, создававшими под водой таинственный и причудливый мир, который, благодаря высокой прозрачности воды, можно было наблюдать на глубину до нескольких метров. В тихую погоду хорошо была видна снасть с крючком и насадкой. Рыбы медленно и заинтересованно подплывали к комочку из белого мякиша, но, потрогав его и почувствовав неладное, резко уходили в сторону, уступая место другим. Наконец, находилась какая-нибудь не слишком осмотрительная плотвица, которая брала насадку. Тут уж все решали доли секунды, кто окажется проворнее. Сказать по правде, особых успехов в рыбалке я не достиг. Только однажды удивил тетю, поймав двух огромных плотвиц, а так все больше кормил кошку.

Стихией моей стал таицкий лес. Здесь я знал и чувствовал почти все, да и лес, как говорят, принял меня. Главное таинство было связано со сбором грибов. Выходить из дома нужно было затемно. К августу ночи становились холодными, туманными и росистыми, так что трудно было не вымокнуть еще по дороге. К рассвету температура воздуха достигала своего минимума, и промокшие ноги превращались в ледышки.

Но вот встает солнце… и постепенно все вокруг меняется. Пугающая серо-черная таинственность приобретает окраску, радужное сияние охватывает капельки росы на травинках и листьях. Микроскопические шарики воды, как бисер нанизанные на тончайшие нити, открывают взору невидимое днем царство паутин. На деревьях между ветвями здесь и там развешаны симметричные кружева, достигающие подчас гигантских размеров, но всегда удивительно аккуратной работы. В траве паутинки, напротив, как сеточки, с ювелирно мелким шагом.

Искусство плетения и особенно крепления паутин поражает своей точностью и рациональностью. Для меня необъяснимо, откуда у столь примитивных с виду паучков такие высокие конструкторские навыки, точность определения углов несущих линий и шага плетения, равномерно меняющегося от центра к периферии. Поражает и скорость работы. За день паук успевает не только починить всю оборванную непрошеными гостями леса снасть, но и создать целую систему новых ловушек для мух, бабочек и прочих букашек.

Количество мелких обитателей леса не поддается подсчету. При внимательном рассмотрении на любом клочке земли обязательно увидишь муравьев, жучков, снующих в целеустремленном движении, ярких божьих коровок, гусениц разных размеров и типов – от малоприятных прозрачно-зеленых до очень больших пушисто-нарядных и разноцветных. Весь этот мир столь гармоничен, что вроде бы и не подразделяется на хищников и их жертв.

Не чувствуется здесь ни злобы, ни коварства, все идет по правилам жизнепревращения, устойчивого в своем многообразии.

Вскоре лес наполняется дневными запахами и звуками. Первыми пробуждаются птицы, затем в оркестр вступают подсохшие кузнечики. Завершает пробуждение яркий хоровод разноцветных бабочек, которые в этих местах достигают размера ладони. Красота и величие, с которыми они порхают вдоль просек, не позволяют и думать об их поимке.