Шафрановые врата - Линда Холман

— Отель «Континенталь», s'il vous plait[9], — ответила я, потому что не знала никаких других названий, и он сразу же кивнул, протягивая руку ладонью вверх и называя цену в французских су.

Я вспомнила о предостережении тучного американца: «Северная Африка — это место, где всегда нужно быть начеку». Что, если этот мужчина, кивающий сразу же, вовсе не собирается отвозить меня в отель? Что, если он хочет завезти меня в какое-то укромное место и бросить там, удрав с моими деньгами и багажом?

Или и того хуже.

Абсурдность моего поступка — путешествие сюда, где я не могла у кого-либо остановиться и попросить поддержки, — снова начала терзать меня.

Я посмотрела на мужчину, потом на других мужчин, снующих неподалеку. Некоторые из них открыто смотрели на меня, другие быстро проходили мимо, опустив головы. Какой у меня был выбор?

Я облизнула губы и назвала половину суммы, которую запросил этот невысокий мужчина. Он стал бить себя в грудь рукой, насупился и покачал головой, потом снова заговорил на незнакомом языке, а еще через некоторое время назвал другую цену на французском: среднюю сумму между тем, что предложил сначала сам, и тем, что назвала я. Он не смотрел мне в глаза, и я не могла понять, объяснялось ли это его застенчивостью или он был нечестен со мной. Снова я подумала о том, что нельзя ему доверять, и снова стала отговаривать себя. От жары у меня кружилась голова, и я знала, что не смогу за один раз пронести свои вещи дальше чем на несколько шагов. Я полезла в чемодан и вытащила несколько монет. Положив их на ладонь мужчины, я с удивлением заметила приличный слой грязи у себя под ногтями.

Так получилось, что этот черный континент стал частью меня с самых первых шагов по нему.

Мужчина с поразительной легкостью положил оба моих чемодана на заднюю, открытую часть повозки. Затем жестом показал мне на место рядом с собой, и я взобралась туда. Когда он слегка хлопнул поводьями по спине осла и повозка резко тронулась, я снова глубоко вздохнула.

— Отель «Континенталь», — произнес мужчина, как бы подтверждая, что мы направляемся именно туда.

— Oui. Merci[10], — отозвалась я, рассматривая его профиль, а затем посмотрела прямо перед собой.

Я приехала в Северную Африку. Оставалось преодолеть еще много километров пути, но я уже забралась очень далеко — это было начало последней части столь долгого путешествия.

Я была в Танжере, где и архитектура, и лица людей, и их язык, и одежда, и деревья, и запахи, и даже сам воздух, — все было незнакомым. Ничего не напоминало мне о доме, о моем тихом доме в Олбани, в северной части штата Нью-Йорк.

И когда я оглянулась на паром, то поняла, что больше ничто не связывает меня с Америкой — никто и ничто.

Я родилась в первый день нового века, 1 января 1900 года, и моя мама назвала меня Сидонией в честь ее бабушки из Квебека. Мой отец хотел дать мне имя Сиобан в память о своей матери, давно погребенной в ирландской земле, но уступил желанию жены. За исключением общей религии, они были абсолютно разными, мой долговязый ирландский папа и крошечная франко-канадская мама. Я была поздним ребенком: они были женаты уже восемнадцать лет, когда я появилась на свет; маме было тридцать восемь, отцу — сорок. Они уже даже и не ожидали Божьего благословения. Я слышала, как мама каждый день в своих молитвах благодарила Господа за меня, называя меня чудом. Когда мы с ней оставались вдвоем, то разговаривали по-французски, а когда в комнату входил отец, переходили на английский. Мне нравилось говорить по-французски; будучи ребенком, я не могла описать разницу между ним и английским, но мама рассказывала мне, когда я подросла, что я произносила слово «кудрявый», чтобы передать, как мой язык ощущает французские слова.

А еще, будучи ребенком, я действительно думала, что я чудо. Родители укрепляли во мне эту веру, даже когда я подросла: будто бы я не могу сделать ничего неправильного и все, чего бы я ни пожелала, однажды исполнится. Они не могли дать мне многого в плане материальных ценностей, но я чувствовала себя любимой.

И действительно особенной.

Так было до необычайно теплой весны 1916 года — почти сразу же после моего шестнадцатилетия; мне казалось, что я влюбилась в Люка МакКаллистера, мальчика, который работал в продуктовом магазине на улице Ларкспар. Все девочки из моего класса школы Сестер Святого Иисуса и Марии говорили о нем, с тех пор как он несколько месяцев назад переехал в наш район.

Мы спорили друг с другом, кто будет первой, с кем он заговорит, с кем пойдет прогуляться или кому купит мороженое.

— Это буду я, — сказала я Маргарет и Элис Энн, моим лучшим подругам. Я снова и снова представляла эту сцену. Конечно же, пройдет совсем немного времени и он узнает обо мне. — Я сделаю так, что он заметит меня. Вот увидите.

— Только то, что у тебя всегда были лучшие партнеры по танцам, еще не означает, что на тебя обратят внимание, когда бы ты ни захотела, Сидония, — сказала Маргарет, вздернув подбородок.

Я улыбнулась ей.

— Может быть, и нет. Но… — Я откинула волосы назад, пробежала несколько шагов вперед, повернулась и пошла им навстречу, поставив руки на бедра. — Но мы еще посмотрим! — добавила я. — Помните Родни? Вы не поверили мне, когда я сказала, что сделаю так, что он прокатит меня на колесе обозрения на прошлогодней ярмарке. Но я сделала это, не правда ли? Он выбрал не кого-то там, а именно меня. И прокатились мы два раза.

Элис Энн пожала плечами.

— Это потому, что твоя мама дружит с его мамой. Держу пари, Люк заговорит с Маргарет, особенно если она наденет свое розовое платье. Ты прекрасна в розовом, Маргарет, — добавила она.

— Нет, это будешь ты, Элис Энн, — сказала Маргарет, весьма довольная словами Элис Энн.

— Думайте что хотите, — отозвалась я, смеясь. — Думайте что хотите. Но он будет моим.

Они тоже рассмеялись.

— Ох, Сидония! Ты, как всегда, говоришь глупости, — заметила Элис Энн.

Они с Маргарет догнали меня, мы взялись за руки и обнялись, а потом пошли по узкой улице, задевая друг друга бедрами и плечами.

Мы трое были лучшими подругами с первого класса, и они всегда рассчитывали на меня, хоть я и поддразнивала и удивляла их.

Я нашла много причин, чтобы пройтись по улице Ларкспар, надеясь, что Люк посмотрит в мою сторону, в то время как он с завидной легкостью бросал огромные тяжелые мешки с зерном. Я отрепетировала, что скажу ему при встрече: отмечу, что он очень сильный, раз мешки кажутся всего лишь набитыми перьями в его руках. Я искоса посматривала на него, представляя свои руки на его блестящих мускулах, его тело на моем.

Из лекций в школе Сестер Святого Иисуса и Марии я знала, что плотские желания — это грех и что с ними нужно бороться, но мне казалось, что я бессильна усмирить их, точно так же как и переиначить смену времен года.