Assassin's Creed. Откровения - Оливер Боуден

На этом старая рукопись обрывалась. Остальная ее часть была утрачена. Неудивительно: пергамент был настолько хрупким, что от малейшего прикосновения рассыпался под пальцами.

Читая отцовский перевод, Эцио почти ничего не понял, однако что-то в тех словах было странным образом ему знакомо – он ощутил странное покалывание в кончиках пальцев и даже на коже головы.

Покалывание повторилось и сейчас, стоило ему вспомнить про тот отрывок. Место для воспоминаний было весьма подходящим: Масиаф, тюремная камера в башне. В узкое окно светило заходящее солнце. Кончался день, который вполне мог стать его последним днем на земле.

Эцио мысленно представил себе лист старого пергамента. Вспомнил, как читал и перечитывал отцовские строчки. Решение отправиться в Масиаф возникло само собой.

Быстро темнело. Небо стало кобальтово-синим. По нему рассыпались точки звезд.

Без всякой причины Эцио вдруг вспомнил молодого человека в белом плаще. Можно было посчитать его призраком, игрой усталого воображения. Но интуиция подсказывала: молодой человек – не призрак. Он действительно ходил между тамплиерами и, что еще более странно, общался с Эцио.

На подготовку к путешествию Эцио потратил весь остаток года, прихватив и начало следующего. Он съездил во Флоренцию, посовещаться с Макиавелли, хотя и не стал рассказывать другу обо всем, что узнал. В Остии Эцио навестил Бартоломео д’Альвиано, который заметно растолстел от избытка добротной пищи и вина, но сохранил пылкость и неистовость характера. Правда, теперь Барто был уже не лихим командиром, а отцом семейства. За эти годы у них с Пантасилеей родилось трое сыновей, а месяц назад появилась дочка. Что он тогда сказал Эцио?

– Эцио, пора и тебе подумать о будущем! Никто из нас моложе не становится.

Эцио улыбнулся. Барто не сознавал собственного счастья.

К сожалению, ему не удалось съездить в Милан, но весь его арсенал находился в прекрасном состоянии: скрытые клинки, пистолет и металлический наруч. Не было времени уговорить Леонардо поработать над дальнейшим улучшением этого оружия. Впрочем, еще год назад сам художник, тщательно осмотрев арсенал Эцио, заявил, что дальше улучшать здесь нечего.

Оставалось убедиться в этом на практике.

Каждый приезд Эцио в родную Флоренцию пробуждал грустные воспоминания. Здесь погибли его отец и братья. Палаццо Аудиторе – их семейное гнездо – давно было разграблено и неумолимо разрушалось. Во Флоренции жила его первая и единственная настоящая любовь – Кристина Кальфуччи. Неужели прошло уже двенадцать лет с тех пор, как она и ее муж погибли от рук фанатичных приверженцев Савонаролы? А теперь – еще одна смерть, о которой Макиавелли рассказал ему с явной неохотой. Вероломная Катерина Сфорца. Если встреча с Кристиной была для Эцио благословением, встреча с Катериной оставила глубокий шрам в его душе. Никому не нужная старуха в сорок шесть лет, бедная и всеми забытая. По словам Макиавелли, в ней уже давно не осталось ни прежней жизненности, ни прежней уверенности.

Правда, подготовка к путешествию не оставляла времени для горестных размышлений. В сборах пролетали недели и месяцы. Незаметно наступило Рождество, а сделать еще по-прежнему предстояло немало.

И вот, вскоре после Нового года, ко Дню святого Иллариона[2], Эцио завершил все приготовления. Он назначил день отъезда. Из Рима он отправится в Неаполь и дальше на юг, в город Бари, в сопровождении Бартоломео и его верных соратников.

В Бари Эцио рассчитывал сесть на корабль.

– Да хранит тебя Бог, брат, – сказала Клаудия в то последнее утро в Риме.

Оба встали еще затемно. Эцио решил выехать, как только рассветет.

– В мое отсутствие на тебя навалится столько дел.

– Ты во мне сомневаешься?

– Давно уже не сомневаюсь. А ты так и не простила меня за это?

Клаудия улыбнулась:

– В Африке живут большие звери, которых зовут слонами. Говорят, они ничего не забывают. Женщины в этом похожи на слонов. Но ты не беспокойся, Эцио. Я позабочусь обо всем, пока ты не вернешься.

– Или до тех пор, пока нам не придется избрать нового Наставника.

Клаудия не ответила. Ее лицо помрачнело.

– Я все думаю о твоей миссии. Почему ты едешь один? Почему я почти ничего не знаю о твоей цели?

– «Всех тот быстрее в путь идет, кто в путь идет один», – процитировал Эцио вместо ответа на первый вопрос. – Что касается моей цели… Я рассказал тебе про Масиаф. Кроме того, я оставил тебе отцовские документы. Если я не вернусь, открой их.

– У нас с тобой был один отец.

– Но эту ответственность он возложил на меня.

– Ты решил это за него, брат.

– Я – Наставник, – сказал Эцио, не найдя других доводов. – И это моя ответственность.

– Что ж, счастливого пути, – сказала Клаудия. – Пиши.

– Непременно. Во всяком случае, пока я еду до Бари, тебе не о чем беспокоиться. Барто и его люди – более чем надежная защита.

Но тревога не покидала лица Клаудии. Эцио это тронуло. Жизнь сделала его сестру сильной, суровой и даже жесткой женщиной, однако в ее сердце по-прежнему оставался уголок для нежно любимого брата.

Юг Италии находился под властью испанцев. Но король Фердинанд не забыл о своем долге перед Эцио.

– Обещаю тебе не ввязываться ни в какие стычки, – сказал он, прочитав мысли сестры. – Во всяком случае, пока не окажусь на месте. Пиратов, что рыщут вдоль северного берега Африки, мне тоже нечего опасаться. Мой путь лежит очень далеко от их любимых мест. После Корфу мы поплывем вдоль побережья Греции.

– Мне намного важнее, чтобы ты завершил то, за что взялся. За твою жизнь я не опасаюсь.

– Неужели? Что ж, спасибо за признание.

– Ты понимаешь, о чем я говорю, – улыбнулась Клаудия. – Из того, что ты мне рассказывал, а святая Вероника подтвердит, что твои рассказы были крайне скудны… нам важно успешное завершение твоей миссии.

– Потому я и еду туда сейчас. Надо успеть, пока тамплиеры снова не набрали силу.

– Хочешь перехватить инициативу?

– Типа того.

Руки Клаудии обняли его лицо. Эцио бросил прощальный взгляд на сестру. В свои сорок девять лет Клаудия оставалась удивительно красивой женщиной. В ее темных волосах не было даже легкой проседи, а страстность ее натуры с годами ничуть не померкла. Иногда Эцио жалел, что после смерти мужа Клаудии не встретился другой мужчина. Но сестра была предана их общему делу. Ей очень нравился Рим, и она не скрывала этого. При Юлии II город вернул себе прежнюю притягательность, и сюда из разных стран съезжались поклонники искусства и религиозные паломники.