Владимир Мономах - Борис Васильев

На следующий день у великого князя дел не оказалось, и они снова выехали верхами в горькую полынную степь, где привольно паслись многочисленные дрофы, стада ланей, оленей, тарпанов, косуль. Лютого зверя нигде не было видно, а туры, да и тарпаны держались далеко от них. Всеволод широким жестом указал сыну на всю огромную равнину.

— Гляди, сын, на живой простор, где никто так просто, зазря, никого не убивает. Только ради пропитания своего. Этим Господь, Бог наш Святой, учит нас кровь понапрасну не проливать. Понял ли мудрость сию?

— Все понял, батюшка. Однако дозволишь ли спросить тебя?

— Спрашивай.

— А где половцы?

— Там, где трава. Они кочуют по рассветным равнинам, а если и там травы не уродилось, то морским берегом проходят на сочные долины меж Днепром и Дунаем, где и откармливают коней. Но ты, сын, о них никогда не забывай.

— Почему? Они же вдоль моря гонят, чтобы коней на дунайских равнинах откормить.

— Откормят и на нас бросятся. Так что ты, когда править станешь, об этом помни. Окружат и стрелами забросают.

Владимир на минуту задумался и спросил неожиданно:

— А почему они половцами прозываются? Потому ли, что в поле живут?

— Так некоторые и полагают.

— Стало быть, ты, батюшка, по-иному, по-своему полагаешь?

— По-иному, — великий князь подумал. — Все кочевники, что на Великое Киевское княжение доселе нападали, на нас не похожи. Смуглые, скуластые, темноглазые, черноволосые. А волосы у половцев — себя они, между прочим, кипчаками называют — на лежалую солому похожи. И глаза серые, светлые, а порою совсем как у нас.

— А чего же тогда на нас нападают?

— Родня чаще друг дружку колотит. Так сподручнее обиды развеять.

Владимир помолчал, думая о чем-то ином. И сказал вдруг:

— Вот я свою конницу и создам. Пока они мою пехоту будут стрелами забрасывать, я свою конницу в их коши пошлю и все пожгу.

— Это ты по молодости так решаешь. Жен вдовить да детей сиротить — невелика слава. А может, лучше и достойнее наших воинов на их девках женить да на землю сажать? И конница для киевского войска подрастать будет. Конник с детства к коню привыкает. И конь к нему привыкает.

— Лучше пока свою конницу из дворян и детей дворянских собрать. Дворяне наши в пять лет своих детей на коня сажают.

— Это верно, но о половцах не забывай. Родня они нам, сердце чует, но пока… — Великий князь подумал. — Собери самых почетных дворян и посоветуйся с ними. Что они тебе скажут.

— Ты в Ростов мне велел князем ехать. А Ростов — старое дворянское гнездо. Вот там я их и соберу на совет.

Отец усмехнулся:

— Все продумал. Значит, так тому и быть. И пора возвращаться, сын. Подстрели косулю нам с тобой на полдник.

Великий князь протянул сыну свой лук, и Владимир тут же сразил стрелой косулю. Отдал лук отцу и пошел к добыче, на ходу доставая засапожный нож. Наклонившись к поверженной дичи, он вдруг встретился взглядом с ее огромными бархатными глазами. В них не было никакого страха. Только глубокая обида и укор. Княжич попятился, не отрывая от косули взгляда. Повернулся и побежал…

— Не могу…

Отец понял его: одно дело — стрела, и совсем иное — личный засапожный нож. Сам с седла добил косулю второй стрелой.

Сказал не в укор:

— Никогда не оставляй животное в мучениях. Добей, если не смог поразить с первого раза. Кстати, врагов это тоже касается.

— Прости, батюшка, с непривычки. Больше этого не повторится.

— То-то же.

— Завтра поедем, батюшка?

— Если свободен буду.

На следующий день отец был занят, и Владимир решил проехаться в степь один.

— Дозволишь, батюшка?

— В кольчуге и при мече.

— И даже со щитом.

— Тогда — с Богом!

И княжич выехал в степь воистину с Богом, о чем впоследствии и поведал сынам своим.

Поначалу все складывалось ладно. Он внимательно осмотрел равнину, приметил вдалеке туров, барса вроде нигде не видать. Подумал: уж не крадется ли за ланями в высокой траве? И взял правее: очень ему захотелось оленя подстрелить.

Но добро выезженный жеребец вдруг заартачился, задрав голову и норовя встать на дыбы. Владимир осадил его, охлопал ласково. Конь, несогласно фыркнув, хозяина послушался, хотя по-прежнему настороженно прядал ушами.

— Не бойся… — Владимир не договорил. Из высокой травы вылетело нечто огромное, стремительное и беспощадное…

Лютый зверь прыгнул прямо на Владимира. Княжич не был к этому готов, но жеребец именно того и ждал. Уже падая на землю, он успел ударить барса могучим копытом по голове.

Удар не остановил броска хищника, а лишь оглушил его, и барс на какое-то мгновение промедлил ударить лапой по человеку. Это мгновение позволило Владимиру загородиться щитом и выхватить из-за голенища остро отточенный нож. Щит кое-как удержал удар мощного зверя, накрыв Владимира с головой. Барс продолжал бить по щиту лапами, стремясь добраться до человека, но княжич упорно держал щит перед собой, а сам изо всех сил наносил ножом удар за ударом в брюхо барса. Но брюхо лютого зверя было прикрыто надежной броней мощных мышц, и нож княжича ничего не мог с этим поделать.

Так продолжалось в общем-то недолго, хотя Владимиру казалось, что время остановилось. Барс продолжал бить лапами по щиту, левая рука Владимира постепенно немела. И неизвестно, сколько времени он смог бы удерживать эти удары хищника, если бы… не конь.

Придя в себя после падения, упрямый жеребец попытался снова вступить в бой, и барс невольно рванулся к новому противнику. В это мгновение княжич что было силы полоснул его ножом по ничем не прикрытому мягкому горлу. Барс сверкнул клыками, рыкнул, хлынула кровь и… все было кончено.

Владимир лежал под поверженным врагом, ему не хватало воздуха, привычная кольчуга казалась тугим арканом, сдавившим грудь. Сил больше не было. Что-то яркое замелькало вдруг перед глазами, и Владимир ясно представил себе сестер, окруженных звонкими подружками-хохотушками. Вот кому надо бы рассказать, как он в одиночку одолел лютого зверя. И он непременно расскажет им… Расскажет…

Жеребец тронул его копытом, недовольно фыркнул.

— Что? — с трудом выдохнул Владимир. — Вставать пора?.. Сейчас. Сейчас…

Глубоко вздохнул, собрал все свои силы, с натугой, невероятным усилием выпрямил прижатую барсом левую руку, и лютый зверь скатился на окровавленную траву.

Владимир встал, с трудом взобрался в седло. Колени его дрожали, и сердце никак не хотело успокоиться. Сказал коню: