От греха подальше - Марина Серова

Время от времени мне попадались девочки, чьи желания не соответствовали ни одному из вышеназванных. Для них я вынуждена была придумать особую, четвертую категорию, и назвать ее «несчастные». К этой категории я относила тех девиц, главным желанием и занятием в жизни которых является секс или выпивка.

На этом я вынуждена была прекратить свои социологические изыскания, так как достигла конечной цели своего недолгого путешествия.

Я находилась в районе «частного сектора», который занимает в Тарасове значительную часть центра города. Еще несколько лет назад это место называли одним зловещим словом «овраг». Но с тех пор как большая часть оврага была засыпана и даже протекавшая по его дну речка-вонючка была заключена в железобетонные трубы, название понемногу стало выходить из обихода.

Район этот, видимо, до сих пор не считается престижным, поскольку здесь я обнаружила всего один двухэтажный особняк, да и тот скромненький, без архитектурных излишеств. В основном же вдоль всей улицы стояли старые, некрашеные домики, находящиеся на той или иной стадии разрушения. Дом, указанный Германом, даже на их фоне производил убогое впечатление. Это сооружение еще нельзя было назвать развалинами, но аварийное состояние здания грозило перерасти в катастрофическое. Забор, во всяком случае, не просто покосился, но упал и частично уже был разобран. Видимо, на дрова.

Я в своих светозащитных очках-хамелеонах и новом, из фирменного магазина платье плохо сочеталась с подобной обстановкой. Благоразумно спрятав очки в сумочку, я решительно надавила кнопку звонка. Понапрасну прождав пару минут, я наконец догадалась, что звонок скорее всего не работает.

— Если ты к Ларисе, то стучи в окно, — услышала я за своей спиной. Голос принадлежал мужчине в голубой майке с прилипшей к губе папиросой. Привалившись спиной к углу дома, он с любопытством разглядывал меня, вероятно, с момента моего появления.

Я воспользовалась его советом. Не сразу, но в доме что-то зашевелилось. Хлопнула дверь, что-то упало, звук шагов замер у самой двери.

— Кто там? — произнес женский голос.

Я оглянулась. Мужик в майке прикуривал следующую папиросу.

— Кто там? — повторил голос за дверью.

— Лариса Павловна, откройте, — официальным тоном потребовала я. К моему удивлению, дверь тотчас отворилась. Меня пригласила в дом женщина, по моим подсчетам, лет сорока, но выглядевшая на все пятьдесят с хвостиком. Вернувшись в комнату, она тут же устроилась на кровати, застеленной синим армейским одеялом. Я присела на табурет у круглого, стоявшего посреди комнаты стола и огляделась.

Вопреки моим ожиданиям, в доме было довольно чисто. Из мебели, кроме стола и кровати, в комнате находился большой желтый шифоньер с зеркалом и пара стульев. На стене висела цветная фотография молодых Угольниковых, на которой Лариса Павловна была совсем молоденькой симпатичной брюнеткой, а на плечах Вячеслава были сержантские погоны. Правый нижний угол фотографии пересекала полоска черного траурного крепа.

Мне стало не по себе.

— Лариса Павловна, я к вам насчет Марины, — попыталась я начать непростой разговор.

— Вы из милиции? — даже не спросила, а, скорее, констатировала она. Мне оставалось только подтвердить ее догадку.

Лариса Павловна с неподвижным, застывшим раз и навсегда лицом и взглядом, устремленным в бесконечность, несколько раз утвердительно кивнула головой, потом с тем же выражением на лице стала раскачиваться вперед-назад, стараясь привести в порядок свои мысли и уже не в силах отогнать самые страшные опасения. Наконец ее прорвало.

— Я так и знала! — запричитала она, и ее неподвижное лицо исказилось гримасой отчаяния. — Я так и знала! Господи! Слава! Какое счастье, что ты не дожил до этого! Я так и знала, что закончится милицией! Да что же это такое! Дрянь! Славочка! Милый мой! Лучше бы я умерла вместо тебя! Засранка така-а-я!

— Лариса Павловна! Успокойтесь! — попыталась я прекратить ее рыдания, но сделать это было не так-то просто. Женщина не слышала меня.

Прошло не менее пяти минут, прежде чем она начала успокаиваться. Причитания становились все глуше и наконец перешли в шепот. Рукавом халата она вытерла слезы и глубоко, судорожно вздохнула.

Лариса Павловна была уверена, что ее Марина совершила что-то противозаконное. Я не стала ее разуверять. Тем более что это вполне могло оказаться правдой.

— Лариса Павловна, когда вы в последний раз видели Марину? — взяв на себя роль сотрудника милиции, начала я протокольный допрос.

— Да уж, наверное, с месяц. Да, месяц назад.

Блокнот в моих руках придавал нашему разговору совершенно официальный характер. Мне это было на руку. Вдова милиционера, видимо, навсегда сохранила уважение к органам правопорядка. И отвечать старалась точно и по существу.

— Что произошло в этот день?

— Да ничего. Ничего особенного. В последнее время мы не ладили. Ну и поругались. Да мы все время ругались. — Она снова всхлипнула. — Да как же не ругаться-то? В школе ведь какая девочка была, а как поступила в этот проклятый институт, как подменили ее. Уходит утром, приходит ночью. Табачищем от нее, как от мужика. А иной раз и выпивши. А уж когда ее из института выгнали, я же не знала про это… Ну и вовсе началось…

«Допрос» с переменным успехом продолжался около полутора часов. За это время я побывала в комнате Марины. Это была довольно типичная «светелка» красной девицы нашего времени с непременными плакатами на стенах, магнитофоном и табличкой над кроватью с надписью: «Не влезай — убьет!» Позаимствовав с разрешения матери несколько Марининых фото из потертого семейного альбома, я поспешила к выходной двери.

— Лариса Павловна, ваша дочь пока ни в чем не обвиняется. Она проходит свидетелем по делу. Но у нас есть серьезные основания предполагать, что она попала в неприятную историю, — как могла, успокоила я несчастную женщину при расставании.

Через полчаса я была уже дома.

* * *

Наступил вечер. Пора было подводить итоги трудового дня и, по возможности, составить программу на день завтрашний.

На столе передо мной лежали три любительские фотокарточки, на каждой из которых в том или ином виде присутствовала Марина Угольникова, месяц назад после скандала с матерью ушедшая из дома в неизвестном направлении.

С первой фотографии на меня с улыбкой смотрела девочка в белом платьице с огромным букетом сирени в руках. Миленькая, счастливая и ничем не отличавшаяся от двух своих подружек в таких же белых платьях и с такими же букетами. Фотография двухлетней давности. Сама не понимаю, зачем я ее взяла.

На обороте второй фотографии стояла дата — июнь прошлого года. На ней Марина была с короткой прической в компании однокурсников. Снимались, видимо, после экзамена по актерскому мастерству или сценическому движению. Мальчики в лосинах и девочки в черных купальниках демонстрировали некую замысловатую мизансцену. На лицах, блестящих от пота, еще были заметны следы сценического возбуждения. На Маринином плече лежала рука тонконогого женоподобного мальчика с мерзкими редкими усиками. Марина наверняка пользовалась успехом у однокурсников. Ее нельзя было назвать красавицей (тут Герман явно переборщил), но, как говорится, она была чертовски мила. Кроме того, со своей тонкой талией и довольно развитой девичьей грудью она вполне соответствовала мировому стандарту.