Безумный Монктон - Уилки Коллинз

— Нет, ничего, пустяки, не беспокойтесь. Не согласитесь ли вы посетить меня?

— Могу хоть тотчас, если вам угодно.

— Нет, не тотчас. Мне сейчас нужно домой. Не придете ли вы ко мне через полчаса? Правда, вы никогда у меня не бывали прежде, но легко найдете дорогу, это недалеко. Вот карточка с моим адресом. Мне необходимо говорить с вами нынче ночью, это вопрос жизни. Умоляю вас, приходите! Ради Бога, приходите ровно через полчаса!

Я обещал явиться точно, и он незамедлительно откланялся.

После сказанного Монктоном легко вообразить мучительное нетерпение и смутные предчувствия, томившие меня в оставшееся до назначенного часа время. Не прошло и получаса, как я ретировался из бальной залы.

У лестницы мне встретился мой друг атташе.

— Как? Вы уже уходите? — спросил он.

— Да. И по очень важному делу. Я иду к Монктону, он пригласил меня к себе.

— Не может быть! Клянусь честью, вы храбрый малый! Остаться наедине с Монктоном в полнолуние!

— Он захворал, бедняга. Да и в отличие от вас, мне он не кажется таким безумцем.

— Не станем спорить, но помяните мое слово, он не пригласил бы вас туда, куда ни разу не допускал ни одного постороннего, не будь у него чего-либо особенного на уме. Предсказываю, что нынче ночью вам предстоит увидеть или услышать нечто такое, чего вам не забыть во всю оставшуюся жизнь.

Мы расстались. Когда я постучал в ворота Монктонова дома, мне вспомнились слова моего друга, сказанные им у лестницы, над которыми я посмеялся, и в ту же минуту я ощутил, что они сбудутся.

Привратник, впустивший меня в дом, где остановился Монктон, отвел меня на этаж, который он занимал. Ступив на лестничную площадку, я заметил, что дверь, ведущая в его покои, приотворена. Должно быть, он услышал мои шаги, так как окликнул меня, прежде чем я успел постучаться.

Когда я вошел в комнату, он сидел за столом с пачкой писем в руках и перевязывал их ленточкой. Он предложил мне стул; усаживаясь, я заметил, что лицо его приняло более спокойное выражение, хотя было все так же бледно. Он поблагодарил меня за приход, еще раз повторил, что должен сообщить мне нечто чрезвычайно важное, и тотчас смолк, не зная, видимо, как продолжать. Желая вывести его из затруднения, я заверил его, что, если только помощь или совет могут ему пригодиться, охотно предоставляю и самого себя, и все свое время в его полное распоряжение.

Не успел я договорить, как он стал отводить взгляд от моего лица, отводить медленно, дюйм за дюймом, пока, как обычно, глаза его не замерли на какой-то точке пространства с тем сосредоточенным выражением, которое столь часто пугало меня прежде. Черты его разительно переменились, я никогда таким его не видел, казалось, что он впал в глубокий транс.

— Вы очень добры, — проговорил он слабым голосом и с расстановкой, обращаясь не столько ко мне, сколько в пространство, куда глядел все так же неотрывно. — Я знаю, вы мне можете помочь, но…

Он осекся, лицо его еще больше побледнело и покрылось испариной. Он выдавливал из себя слово-другое и снова замолкал. Не на шутку перепугавшись, я встал, чтобы подать ему воды — кувшин я заметил на маленьком столике.

В ту же секунду он сорвался с места. Все сомнения в здравости его рассудка, которые мне доводилось слышать, вихрем пронеслись у меня в голове, я невольно слегка отпрянул…

— Остановитесь, — сказал он, усаживаясь вновь. — Не обращайте на меня внимания и не покидайте свое место. Мне угодно, мне было бы желательно, если вы не возражаете, произвести кое-какие перемены, прежде чем мы произнесем еще хоть слово. Вам не помешает сильный свет?

— Нисколько.

Он снова встал, прошел в другую комнату и возвратился с большой лампой, затем, взяв с приставного столика две свечи и еще две с каминной полки, к моему немалому удивлению, поставил их все вместе между нами и попытался их зажечь. Но дрожащие руки так плохо ему повиновались, что он вынужден был сдаться и воспользоваться моей помощью. По его просьбе, я снял колпак с настольной лампы, хотя другая лампа и четыре свечи уже горели. Когда мы снова заняли свои места — между нами сиял оазис света, — к нему понемногу стала возвращаться его более мягкая и обходительная манера. На сей раз он заговорил без тени колебаний.

— Не стану спрашивать, доходили ли до вас слухи обо мне, — начал он, — вне всякого сомненья, доходили. Сегодня я намерен вам представить удовлетворительное объяснение моих поступков — причину многих кривотолков. До сего дня я не посвящал в свои секреты никого, кроме одной-единственной особы; сейчас я вознамерился доверить их и вам, причем с определенной целью, которая по ходу разговора станет очевидна. Начать, однако, следует с другого: я должен внятно объяснить, что это за великое затруднение, вынуждающее меня жить вдали от Англии. Мне требуется ваш совет и ваша помощь; не скрою, я вынужден подвергнуть испытанию всю вашу снисходительность и дружеское участие, решаясь вас обременить своей злосчастной тайной. Простите ли вы мне явное недоверие к вашей открытой, искренней натуре, откровенную неблагодарность, которой я ответил вам на доброту, выказываемую вами с первой минуты нашей встречи?

Я попросил его не говорить так, а лучше продолжать.

— Вы знаете, — возобновил он свой рассказ, — что я сюда приехал в надежде отыскать тело моего дяди Стивена, с тем чтоб отвезти его в Англию и погрести в фамильном склепе; вы также, думаю, осведомлены, что я не преуспел и не нашел останки. Постарайтесь пока отвлечься от того, что кажется вам диким и несуразным в подобном предприятии, и для начала почитайте обведенную чернилами газетную статью. Это пока единственное дошедшее до нас свидетельство о роковой дуэли, на которой пал мой дядя. Когда вы дочитаете, скажите, мне это важно знать, как, на ваш взгляд, было бы разумно действовать в моем положении.

Он дал мне старую французскую газету. Прочитанное до сих пор так живо в моей памяти, что и по прошествии стольких лет я не колеблясь берусь точно воспроизвести все обстоятельства, которые необходимо знать читателям.

Статье было предпослано вступление редактора; сначала речь шла о великом любопытстве, возбужденном в обществе роковой дуэлью между графом Сен-Лу и мистером Стивеном Монктоном, английским джентльменом. Затем автор весьма подробно останавливался на поразительной секретности, которой было окружено все дело от первого до последнего шага, и выражал надежду, что публикация нижеследующего дневника, вступлением к которому служила настоящая заметка, возможно, приведет к появлению новых свидетельств из других, более информированных источников. Дневник был найден среди бумаг месье Фулона, секунданта мистера Монктона, скончавшегося в одночасье от чахотки вскоре по возвращении в Париж с места дуэли. Дневник был не дописан и обрывался на полуслове как раз там, где более всего хотелось знать, что последовало далее. Какова была причина недоговоренности, установить не удалось, как не удалось найти вторую часть, касавшуюся сего важнейшего предмета, и это несмотря на самые тщательные розыски, предпринятые среди бумаг покойного.