Скелет в шкафу - Галина Щербакова

– Да нет, – ответил Юрай. – Скорее нет…

– Ну, конечно, – засмеялся парнишка. – Это я ляпнул. Я с почты. Звонил Иван Михайлович Красицкий. Просил сходить и узнать, все ли у него в порядке на даче. А я по жаре шел, и у меня шарик за ролик заскочил. Спрашиваю, вы тут находитесь? А где же еще, если я вас тут нахожу?

Парень весело смеялся над собственной дурью, а у Юрая сжималось сердце. Так уже когда-то было у него в другой жизни – милый парень-милиционер, ну и где он сейчас?

– Все плохо, почтарь, – сказал Юрай. – Так плохо, что лучше бы ты сюда не приходил. Да и я тоже. Там, в спальне, труп дочери Красицкого. Я – сосед. Ждал, ждал, когда она проснется, и тоже решил проверить…

Ну что поделать, если в глазах у парня полыхнул восторг? И не смог он его скрыть, не смог, и хоть уже через секунду восторг был весь поглощен ужасом, но, как говорят дети, первое слово дороже второго. Юрай понимал и сочувствовал парню. Что в его, человека с захолустной почты, жизни могло потрясти и удивить? Даже прапраямщик парнишки и то имел некоторые потрясения на зимней дороге, а какая у этого, востроглазого, дорога? Какие на ней страсти, кроме возможности столкнуться с пьяным соседом, когда несешь пенсию одноногой старухе, что живет возле старой запруды. Ну пойдет он на тебя с дрыном по причине тоски и ненависти, ну убежишь… Вся деревня жила фактом существования на их улице Красицкого. И это было во-первых, во-вторых и в-третьих. Появлялись известные актеры. Временами выпившие. Это было самое то! Они казались в этом состоянии такие свои, такие доступные, такие понятные, мочились прямо в молоденькую елочку, радуясь силе струи и ловкости попадания. С ними можно было запросто. Они сами обнимались, первые… Он, Коля Валов, даже однажды снимался в массовке, стоял на бугре возле речки в белой рубахе навыпуск, рубаха пучилась на спине от ветра, и сам Красицкий кричал оператору: «Захвати этого с рубахой, захвати…» Но ветер, дурак, возьми и стихни… В кадре он мелькнул, но без пузыря на спине. Просто стоит некто в белой рубахе навыпуск, а зачем?.. Коля придумывал историю, когда бы камера пошла на него и пошла, взяла крупно, и все бы увидели… Он смутно себе представлял, что могло бы быть, какая такая видимость открылась бы народу, но какая-то открылась бы… Коля в себе подозревал что-то мятуще-клубящееся, что-то шерстяно-меховое, эдакое не скажешь словами, разве что бровью, каким-нибудь ее изгибом намекнешь.

За набухание в себе мечты Коля любил лето. И ждал его. Поэтому и примчался сюда как оглашенный, ведь личных поручений от Красицкого раньше не поступало. Это ж какая пруха!

Сейчас Коля снова ощутил себя на бугре, когда ветер дыбит рубаху, а камера наезжает на него, единственного.

– …Это, парень, не кино, – как почувствовал Юрай, опуская парня на землю, – это очень может быть и убийство… И мы с тобой стоим на месте преступления… Два идиота…

Коля рванул было в дом, но Юрай его придержал.

– Посмотри издали… С порога… Нам надо милицию звать… И лучше ничего не лапать…

Открыв рот, Коля смотрел на лежащую с недоуменным лицом девушку, еще не ведая эффекта отторжения самого факта смерти, который сидит в каждом живом теле. Колю вытошнило на порог спальни, и он, не ожидая этого, испугался, что замарал квартиру, что теперь в ней плохо, можно сказать, отвратительно пахнет, получается, его, Колиным, нутром.

– Я сейчас все вытру, – сказал он испуганно Юраю, выскакивая на крыльцо. – Я сейчас…

На блевотину слетались мухи. Юрай сдернул со стола скатерть и накрыл ее. Раскрытый стол с выщербленной по краям столешницей как бы завершил картину трагедии. Благополучная дача стала не просто жутким местом смерти, а еще одним знаком беды, которым полным-полна наша земля…

«Гиблое дело, – подумал Юрай. – Если тут нечисто, я вполне могу быть подозреваемым. Меня, можно сказать, застали…»

Коля побежал в милицию, и Юрай успел сунуть ему телефон Леона, очень надеясь, что тот еще не уехал. Удивительным было другое. Он спустился с крыльца Красицкого. Он добрел до своей дачи. Он поднялся по неудобным ступеням в дом. И теперь уже ни одна сволочь не смогла бы настаивать на его физической немощи. Немощь как бы кончилась. А ведь еще утром была Тася (вот она только и подтвердит!) и делала ему уколы и массаж, и он едва-едва встал, чтоб крикнуть ей вслед привет от мамы.

А вечером того же дня один из приехавших из Москвы милиционеров, ожидая «рафик», который должен был их забрать, гулял в окрестностях поселка, так гулял, без смысла, радуясь лесу, теплу, запаху… Вот на запахе его и притормозило возле поваленной грозой еще позапрошлым летом сосны. Не тот пошел дух. Под черными ветками дерева что-то краснело. Это был труп, едва присыпанный лесной падалью из листьев, шишек, ветвяной мелочовки… Он был небрежно подсунут под большую сосновую мертвую лапу, его прикрыли-то едва-едва, как говорится, не чтоб спрятать, а чтоб найти, и сейчас он вовсю о себе заявлял начинающимся смрадом и выбившейся из-под земли красной курткой.

Помощница Красицкого по актерской части, Анна Белякова, которая тоже ждала «рафик», опознала в лежащей под сосной женщине жену режиссера.

И это – смешно сказать – отвело беду от Юрая. Кто-кто, а он убить Ольгу Красицкую не мог никак. С дачи не выходил, ручкой едва махал, Ольга же была задушена очень сильным человеком. Таких сил у Юрая, даже в горе как бы воспрявшего, быть не могло. И хоть на теле Светланы никаких признаков насилия не было, но думалось, что две смерти существуют не по отдельности. Что-то их объединяет, должно объединять, но, слава богу, не Юрай.

Хотя приехавшая бригада из головы его не выбрасывала и говорила о нем с подозрением.

– …Странный мужик… Чего поперся в соседний дом? И руки у него трясутся… С чего бы… Все время торчал тут не по делу…

– …Я слышал – за ним уже была какая-то история… Не то он украл, не то у него украли…

– …Да не надо это путать… И так безнадега, а если еще топляк зацепим… Вообще, ежели у барышни сердечко лопнуло, а маму придушил бродяга, то дело запечатают… Не повод суетиться… Пустой номер. И не такое лежит мертвым грузом…

– Твое счастье, Юрай, – сказал примчавшийся перед самым самолетом Леон, когда дело Красицкого таки задвинули в сторону.

– Ты так говоришь, – кричал Юрай, – что начни они искать по-настоящему, то меня бы и нашли? Да?!

– Тебя бы и нашли. Когда близко никого нет, ты ничем не хуже других подозреваемых. Ничем!

Чувство страха настигало Юрая неожиданно, что называется, в самый беспомощный момент. Стоит, например, возле рукомойника, полуголый и чистит зубы… И он, страх, бьет его по согнутой шее, когда он сплевывает воду ли… тошноту… Он понимал, пока не развяжется узел преступления, никуда это не уйдет, никуда.

Если бы он был здоров, если бы… Он бы вынюхал, выследил все вокруг, потому что знает единственную истину жизни: помоги себе сам.

Три недели они с Нелкой ждали. Всего, чего угодно. Но было тихо и тепло. И даже Красицкий не приехал. Дом стоял закрытый и как бы обреченный. Юрай выходил на террасу, и ему казалось, что в окне напротив все еще стоит красивая женщина и смотрит на него.