Добрая, злая - Вера Колочкова

– Хм… А им что, не скучно… целый день друг друга лапать?

– Ладно, не остри. Думаешь, так легко попасть в телевизор? Ты знаешь, какую они потом себе карьеру делают?

– А… Если в этом смысле… А какую карьеру, Кирюш?

– А такую! К ним потом, после телевизора, все относятся как к звездам! А главное – ни за что! И работу непыльную найти запросто можно. Деньги платят за то, чтоб только свою рожу на работе показывали!

– Кирюш, но это же скучно… Ходить на работу, чтоб за рожу платили… Даже несколько унизительно…

– Чего ты заладила: скучно, скучно! Мне, например, нисколько не скучно! Это жизнь, Саня, жизнь… Дураки работают, умные в ящике сидят и ни за что деньги получают.

– Да… Вот так и поверишь прилепинскому Саньке – в ящике бесы сидят… – тихо произнесла она, скорее для самой себя, чем для Кирюши.

Однако сумел-таки Кирюша уловить в ее голосе что-то для себя обидное. Отхватив зубами от отбивной порядочный кусок, невнятно проговорил, пережевывая:

– Это про какого ты Саньку сейчас говоришь? Вот про этого, что ли?

Небрежный кивок в сторону, на диван, где лежит книга – яркое багровое пятно обложки на фоне мохнатого белого пледа. Захар Прилепин. «Санькя». Когда покупала, название привлекло. Тезка все-таки. Только вчера закончила читать.

– Да, Кирюш. Про этого. Не читал?

– Да делать мне нечего… Как будто для мужика других занятий не найдется. Кстати, я вот спросить хотел… Чего она так смешно называется, твоя книга? Почему «Санькя»? Опечатка, что ли?

– Нет, Кирюш, это не опечатка.

– Тогда почему?

– Ну, долго рассказывать…

– Да и не надо. А кто он вообще такой, этот Санькя?

– Он… Он нацбол.

– Это что, спортсмен, что ли?

– Нет. Национал-большевик.

– У-у-у…

Ох, каким ледяным ветерком просквозило это насмешливое Кирюшино «у-у-у»! Так просквозило, что опрокинуло на вдохе в злость, свело раздражением зубы. Понимал бы чего, любитель халявного хавчика! Еще немного – и не сдержалась бы, схватила тарелку и вывалила макароны ему на голову… А что примерно такой же гневный приступ у прилепинского Саньки и случился. Только эти макароны, которые на тарелке, свежие, а у Саньки под рукой прокисшие были. И не на Кирюшину голову он их вывалить собирался, а в лоснящуюся чиновничью морду в телевизоре.

Выдохнула, и летучее раздражение улеглось, свернулось внутри калачиком. Бог с ним, с Кирюшей. Украшательство, оно и есть украшательство, что с него возьмешь. Что делать, если жизнь преподнесла ей Кирюшу, а не такого вот Саньку? И вообще… Где вы живете-ходите, Саньки, простые парни с умными и тонкими лицами, неспокойные ребята с обостренным чувством справедливости, живущие в стране, где все хорошо только в телевизоре…

А может, взять и плюнуть на мамину философию относительно всяких там украшательств? И действительно – макароны на голову…

Нет. Не надо. Не надо злиться на Кирюшу. Вообще злиться – не надо. Она не должна быть злой. Она должна быть доброй. Бабушка Анна всегда говорила, ей надо обязательно быть доброй, и дела делать добрые, и молиться за спасение оболганной нечаянным именем души. Может, и сон про то, как она траву косит, какой-то особенный смысл в себе несет? Предупреждающий? Вроде того – сидит в тебе таки зло, как смерть с косой…

– Сань… Са-а-ань… – пробился сквозь налетевшие мысли Кирюшин голос. – Очнись, что с тобой? Чего ты вдруг напряглась?

– Я? Я не напряглась…

– Не слышишь? По-моему, твой мобильник где-то надрывается…

– Где?

– Да откуда я знаю! В сумке, наверное.

– Да, в сумке. Конечно, в сумке. Я его не доставала, когда пришла.

– Так иди достань!

– Ага. Сейчас.

– Странная ты какая-то, Сань… Особенно к вечеру с тобой непонятная напряжуха случается. Может, от диеты? Говорят, нельзя мозгам еды не давать…

Он вознамерился было порассуждать на эту тему, с аппетитом накручивая макароны на вилку и одновременно пытаясь прицепить к ней кусок мяса, но не успел. Вернувшись из прихожей в комнату с мобильником около уха, она взмахнула упреждающе рукой – помолчи, мол. Не донеся вожделенную макаронно-мясную композицию до рта, он застыл со вздернутым вверх подбородком, плеснул из глаз испуганным вопросом: кто?

– Папа… – произнесла она едва слышно.

– А… – тут же расслабился Кирилл обидной насмешливостью. И быстро ухватил ртом свою композицию, боясь, что кусок отбивной не удержится на вилке. Ей показалось, даже зубами лязгнул.

Повернувшись, она ушла с телефоном на кухню. Не хотелось разговаривать с отцом на фоне этой обидной насмешливости. Нет, что этот халявный бойфренд себе позволяет? Наслушался от мамы всяких гадостей про отца и старается теперь, демонстрирует свою сопричастность. За отбивную с макаронами и вашим и нашим за копеечку спляшем! Нет, чего она опять про макароны, дались они ей…

– Ты где, Санечка? Пропала куда-то… – растерянно проговорил в ухо отец.

– Да здесь я, пап! Здравствуй!

– Здравствуй, Санечка. Как у тебя дела? Что нового?

– Да ничего… Все то же, все те же… Сессия скоро, коллоквиум сегодня по информатике был…

– Ну, это хорошо, когда все то же и все те же. Значит, спокойно живешь. Хорошо. Я рад.

– А у тебя как дела, пап?

– Ну… В общем тоже… По-всякому…

Ага. Тоже. По-всякому. А голос грустный. И пауза образовалась какая-то тягучая, мылкая, будто им больше и сказать друг другу нечего. Странно, вроде, наоборот, голос должен счастливым быть. Молодожен все-таки, не абы как. Вот вздохнул длинно… Сейчас спросит, как там мама…

– Ну, как там мама, Санечка? Успокоилась немного?

Вот что, что ему на это ответишь? Может, стихотворение прочитать про то, что «покой нам только снится» и что «летит, летит степная кобылица и мнет ковыль»? Так летит и так мнет, что от того ковыля только седая труха по полю стелется?

– Нет, пап, не успокоилась. Ты же знаешь маму, по-прежнему рвет и мечет. Чем дальше, тем больше.

Вообще, мог бы и не спрашивать! Наверняка и самому не хочется копаться в подробностях маминых желчных выплесков. А как он хотел? Может, какая другая женщина и плюнула бы на коварное мужнее предательство, и поплакала бы ночами в подушку, и впрямь быстренько успокоилась, но в отношении мамы такая формула не прокатит… Ее обида так горяча и страстна, что ей все время круг сочувствующих требуется. Вон даже Кирилла в этот круг втянула. Надо отдать должное – Кирилл оказался весьма и весьма благодарным сочувствующим и с неподдельной искренностью отзывался на мамины «молилась на него, как на икону», «всегда сытый ходил, обихоженный, одет с иголочки», «как лошадь пахала, а он копейки лишней в дом не принес». Апогеем каждого случившегося выплеска было мамино коронное: «Бог видит, кто кого обидит! Его же предательство ему боком и выйдет! Пусть, пусть поживет с неприкрытой задницей, на свою копеечную зарплату!»