Причина его одержимости - Юлия Резник

жаром обнимает Кирилла за пояс – выше просто не достает. Чувствую себя так, будто была с Виктором в той машине. Прислоняюсь к стене. Обхватываю предплечья чуть выше. Скрещенные на груди руки – как пластырь для израненной души. Даже странно, что меня именно сейчас так сильно накрывает. Раньше ведь, без особой надежды что-то исправить, как-то держалась, а тут, когда появился шанс – сдалась.

– Хочешь выпить? – вдруг предлагает Кир.

– Очень, – хмыкаю. – Но я за рулем.

– Ты можешь остаться здесь.

Ариша поднимает головку и мечется взглядом от Кирилла ко мне, от меня – к Кириллу, внимательно вслушиваясь в наш с ним диалог. За это мне Киру глаза хочется выцарапать, ей богу! Ведь согласиться я не могу – уж лучше сразу удавиться, чем провести здесь ночь. Но если откажусь, Ариша подумает, что я опять ее по доброй воле бросаю.

– Мы это чуть позже обсудим, – цежу сквозь зубы.

– Что ж. Тогда я попрошу накрыть на стол.

– А пока хочешь, я покажу тебе свою комнату? – неуверенно предлагает Ари.

– Конечно, – часто-часто киваю я и перевожу взгляд на Кира: – Мы поднимемся.

Я не спрашиваю. Я ставлю Кира в известность. Это моя дочь. И я буду с ней, я буду бороться, что бы ты по этому поводу не думал.

Ариша берет меня за руку. Меня так колбасит, что приходится контролировать силу, с которой я в ответ сжимаю ее маленькую ладошку. Стараюсь прикрутить одержимость, с которой я наблюдаю за каждым жестом моей маленькой девочки, каждым ее порывистым движением, и не плакать от размазывающих эмоций – щемящей нежности и запредельной тоски по упущенному.

– Это моя любимая мягкая игрушка. Тут я делаю уроки. А это мой старый плед. Папа несколько раз хотел его выкинуть. Хорошо, не успел.

Ариша простодушна, как могут быть простодушны лишь дети. Она совершенно не отдает отчета тому, как ее слова могут прозвучать для посторонних. Это я понимаю, что она не смерти отца радуется, а лишь тому, что ее любимая вещь не пострадала, но кто-то другой мог бы интерпретировать ее слова по-своему.

– Этот плед вязала я, когда была тобою беременна.

– Правда? Очень красиво. А вот я не умею вязать.

Чуть подсохшие глаза Ариши вновь затапливает влага. Она грустит по Виктору, хотя ее, как любого ребенка, довольно просто отвлечь.

– Я тебя научу, если хочешь.

Ариша кивает и даже выдавливает из себя слабую улыбку, но это и отдаленно не та радость, которую она демонстрировала Киру еще каких-то двадцать минут назад. Я стараюсь себя убедить, что в этом нет ничего такого. Ариша скоро снова ко мне привыкнет, и мы еще обязательно все наверстаем. Вот только легче мне почему-то не становится. За ужином я едва могу скрыть собственную подавленность. Что-то я совсем некстати расклеилась. Кинчев бы меня такой не узнал. Стены, что ли, эти на меня так подействовали?

Немного посидев за столом, Ариша убегает смотреть мультики. Мне становится еще более некомфортно. Если она своим щебетом еще как-то разбавляла тягостное молчание, то теперь нас окружает звенящая неуютная тишина.

– Почему ты так на меня смотришь?

– Ты изменился.

– Таким я тебе нравлюсь больше?

Выгнутая бровь. Бесстрастный взгляд. Господи, как же он меня бесит! Вот какого хрена?

– Ты симпатичный мальчик, Кирилл. И наверняка знаешь это.

Я смотрю прямо в его глаза. Пусть не думает, что ему удалось меня смутить. Хотя, пожалуй, эта его широкая белозубая улыбка все же достигла цели. Чертов псих!

– Да, знаю.

– Мы будем обсуждать твою внешность, или все же вернемся к более важным вопросам?

– Например?

– Я хочу восстановиться в родительских правах. И забрать Аришу к себе.

– Исключено.

Опустив руки под стол, принимаюсь с остервенением теребить край шикарной скатерти, которую, если мне не изменяет память, когда-то я и покупала.

– Почему ты думаешь, что твое мнение в этом вопросе имеет значение?

– Потому что ты, похоже, настолько увязла в жалости к себе, что совершенно забыла учесть интересы ребенка.

Это настолько наглое заявление, что у меня просто нет слов! По крайней мере, цензурных.

– Послушай, Кир. Давай не будем ходить вокруг да около. Я понимаю, чего ты боишься, и…

– Я? Боюсь? И чего же?

– Того, что я, восстановившись в родительских правах, стану совать нос куда не следует.

– Это куда же?

– Но поверь, мне ничего не нужно. Я ни на что не буду претендовать.

– Ты и не сможешь ни на что претендовать, – безжалостно и в то же время ровно замечает пасынок. – На момент смерти вы с отцом были в разводе уже шесть лет.

– Я имею в виду, что не стану претендовать на наследство Ариши! – взвиваюсь я, потому как не могу отделаться от ощущения, что этот пацан специально выводит меня на эмоции. – Мы откажемся от него, чтобы тебе не мешать, – уже спокойнее повторяю я. – Нам ничего не надо, Кирилл. Я просто хочу вернуть дочь. Вот и все.

– Боюсь, Аня, я не могу этого допустить.

– В каком смысле не можешь? Я тебя не спрашиваю! Ты вообще кто такой, чтобы я на тебя оглядывалась?!

Меня все же взрывает! Взрывает холодный тон, которым он мог бы говорить с неразумным ребенком, но никак не со мной. Взрывает написанное на лице равнодушие. В конце концов, это Кир – причина всех моих несчастий. Хотя бы поэтому он мог, по крайней мере, соврать, что ему жаль, а не сидеть вот так – морда кирпичом.

– Во-первых, не ори. У нас ребенок в соседней комнате. Во-вторых, я тот, кто был с Аришей все эти годы. И тот, кто не позволит тебе из-за собственных обид лишить ее причитающегося по праву.

– Чего-о-о? – протягиваю, шокированная его заявлением. – Ты думаешь, я ее чего-то лишу? Я?! Родная мать?

– Ты только что отказалась от Аришиного наследства. Хорошо, что все-таки этот вопрос находится вне зоны твоей компетенции. Чем дольше на тебя смотрю, тем больше убеждаюсь, что опекун нужен не только мелкой.

Это какой-то сюр. Всего моего жизненного опыта не хватает, чтобы постичь происходящее. Он вообще о чем? Сглатываю вязкую слюну. Вновь и вновь повторяю мантру о том, что я взрослая, умная, самодостаточная женщина. Самодостаточные женщины не визжат, не