Рузвельт, Кеннеди, советская агентура - Александр Феклисов

Поезд из Москвы во Владивосток отправлялся с Ярославского вокзала, как помню, в 16 часов. В день отъезда я на работу не пошел. Мать и отец не отходили от меня ни на шаг. Я сказал им, что меня командируют во Владивосток. За прощальным обедом разговор как-то не клеился, настроение у родителей было грустное, а у матери все время навертывались слезы. Время от времени в квартиру заходили соседи по дому, чтобы сказать мне «до свидания», пожелать счастливой дороги, успеха на новом месте работы.

В два часа дня я тепло попрощался с плачущей мамой, с дедушкой, бабушкой и сестрами Тасей и Аней. Братья Борис и Геннадий работали. Отец решил проводить меня до заставы Ильича. Я шел с ним по заснеженному Двенадцатому Рабочему переулку и Рабочей улице. День стоял пасмурный. На отце были поношенная шапка-ушанка, старое зимнее пальто, неопределенного из-за своей заношенности цвета – не то серого, не то черного. Бороду и усы покрыл иней. Лицо осунувшееся, болезненное, только серые глаза, хотя и печальные, оставались лучистыми и живыми. Я был одет по-осеннему и во все новое: серая шляпа, черное пальто, темно-серый костюм, на ногах начищенные черные полуботинки, а на руках – черные кожаные перчатки. Наша одежда резко контрастировала, и я неожиданно заметил, что на это обращают внимание шедшие навстречу люди, среди которых были наши знакомые. Мне стало стыдно, что мой отец одет так худо. На мое замечание, что следует купить новые пальто и шапку, отец, убежденный в своей правоте, твердым голосом ответил:

– Что ты, сынок! Пальто и шапка еще хорошие, не рваные, и я поношу еще годика два-три. Разве можно такие хорошие вещи выбрасывать?

После этих слов я понял, что мои возражения и замечания не изменят образа жизни и привычек отца, устоявшихся за полвека.

После некоторого молчания отец начал озабоченно говорить о сложности международной обстановки, о возможном нападении Германии на нашу Родину. Когда я заметил, что между нашими странами существует договор о ненападении, отец убежденно возразил:

– Договор – это бумажка. Немцы коварные и вероломные. Я знаю, воевал против них. Они пойдут войной на нас. Так, разговаривая, мы дошли до заставы Ильича. Увидев, что приближается нужный мне трамвай, отец заторопился и произнес слова, запомнившиеся мне на всю жизнь:

– Работай, Шура, хорошо, чтобы мне с матерью не было стыдно за тебя. До свидания, сынок, может быть, больше не увидимся. Бойся немца, я его знаю.

Мы крепко обнялись и расцеловались. Поднявшись в почти пустой вагон, я встал на задней площадке. Трамвай сделал полукольцо на площади и, громыхая колесами, стал быстро набирать скорость, а я все смотрел через стекло на сиротливую, сгорбленную фигуру отца, медленно махавшего мне шапкой…

Слова отца при расставании оказались пророческими: через полгода Германия напала на Советский Союз, а в сентябре сорок второго отец умер, и мне его увидеть больше не пришлось.

Поезд до Владивостока шел почти 10 суток. В пути я вдоволь наигрался в шахматы и домино, прочитал две книги и отоспался. Наконец около полудня поезд прибыл на конечный пункт. Нас, ехавших в советские дипломатические представительства, встретил сотрудник НКИД. Шифровальщиков и меня поместили в небольшом охраняемом домике, где обычно останавливались дипкурьеры, и выдали талоны для разового питания в гостинице.

Во Владивостоке мы прожили пять дней, ожидая японский пароход, на котором прибыли в Цуругу – порт на западном побережье Страны восходящего солнца. Так я впервые попал за границу, да еще в такой экзотический край, как Япония.

Вице-консул утром напоил нас чаем, отвез на вокзал и отправил поездом в Иокогаму, откуда мы должны были пароходом отплыть в Сан-Франциско.

В Иокогаме нас разместили в солидной гостинице «Империал». Здесь нам пришлось впервые столкнуться с японской контрразведкой и службой наружного наблюдения. Всякий раз, когда сотрудники НКИД и я отправлялись в город, за нами в непосредственной близости следовали филеры пешком, на велосипедах или в автомашине. Однажды, когда мы гуляли по городу, к нам вдруг подошел японец и, приветливо кланяясь, сказал:

– Дальше идти нельзя, там находится военный объект.

Мы безропотно повернули обратно. Японец, продолжая улыбаться, в знак благодарности несколько раз поклонился. Был случай, когда у одного из нас ветром сдуло шляпу, наружник быстро ее поймал и с радостной миной возвратил владельцу.

В один из дней я решил поехать в посольство СССР в Токио, чтобы выяснить, что слышно о нашем отъезде. В вестибюле отеля перед выходом меня остановил привратник в форме и, коверкая русские слова, начал бессвязно говорить: «Корошая погода. Здрасте», стараясь задержать меня. Я все же выскочил на улицу, сел в такси и велел водителю отвезти меня на железнодорожную станцию. Привратник, вышедший на улицу вслед за мной, что-то сказал шоферу, и тот стал медлить с отъездом. Я попросил водителя трогаться. Таксист что-то отвечал по-японски, но машина с места не двигалась. Тогда я вышел и перебрался в другое такси, сев на заднее сиденье. Когда машина уже трогалась, к ней подбежал запыхавшийся японец, который прежде следил за нами, плюхнулся на сиденье рядом с водителем и, повернувшись ко мне, сказал по-английски:

– Мистер, я заплачу половину за проезд. Я ответил:

– О’кей.

Сотрудник «наружки» сопровождал меня на электричке и на автобусе до советского посольства. В консульском отделе я получил необходимые сведения, узнал, что завтра с уходящей диппочтой можно отправить домой письмо. Пообедав в посольской столовой, я направился обратно в «Империал». Тот же самый филер исправно следовал за мною.

После ужина я закрыл на ключ и на засов дверь, положил письма своих спутников в столик, стоявший перед окном, и лег спать. Около четырех часов утра я проснулся, услышав какой-то шорох. Непонятные звуки время от времени повторялись. Затем зашевелились гардины на окне. Я вскочил, откинул штору и увидел смеющуюся физиономию японца, стоявшего на лестнице. Под окном в летнем саду два других японца держали переносную лестницу. Поняв свою оплошность, они схватили лестницу и скрылись в темноте. Видимо, эти пришельцы намеревались выкрасть наши письма.

Утром я отвез почту в консульский отдел советского посольства в Токио.

Завтракать, обедать и ужинать в ресторан отеля мы все пять человек ходили вместе. В последний день перед отъездом утром я, как обычно, позвонил товарищам по внутреннему телефону и спросил, собрались ли они к завтраку. Едва мы сели за столик, как шифровальщик Миша вспомнил, что забыл загранпаспорта в номере под подушкой, и вместе с женой побежал исправлять ошибку. Вскоре жена вернулась и сказала, что они не могут найти документы. Это обстоятельство не на шутку встревожило нас: ведь без паспортов наши друзья не смогли бы попасть в США.

Мы пошли в их номер и увидели нашего товарища, который лихорадочно, видимо, уже в который раз, перерывал простыни, одеяло, а рядом стояла молоденькая японка. Оказалось, что, когда Михаил возвратился в номер, горничная находилась там, собираясь сменить постельное белье. Мы, естественно, стали выяснять, не обнаружила ли она случайно паспорта. На наши вопросы она мотала головой и односложно отвечала по-английски: «Нет, сэр». Николай, другой шифровальщик, считал, что документы взяла японка. Он предложил обыскать ее. И как только мы объявили ей об этом, она вдруг из внутреннего кармана кимоно вынула паспорта и протянула нам. Потом женщина начала на прекрасном английском языке просить прощения и со слезами на глазах умолять, чтобы о случившемся мы не сообщали администрации, так как ее уволят, а у нее – ребенок. Говорила, что ее заставляют брать на время документы гостей. И, хотя мгновение назад все были страшно злы на горничную за ее поступок, мы как-то быстро остыли и вернулись в ресторан.