Конец! - Лемони Сникет

Бесполезно было бы описывать, насколько ужасно чувствовали себя Вайолет, Клаус и даже Солнышко в последующие часы. Многих, кто перенес шторм в открытом море, переживание это так потрясло, что они не желают об этом рассказывать. Поэтому если писателю понадобилось описать шторм на море, единственный способ Познания для него — стоять в большой деревянной лодке с записной книжкой и пером в руках, приготовившись записывать, если вдруг разразится буря. Мне-то уже довелось стоять в большой деревянной лодке с записной книжкой и пером наготове на случай, если вдруг разразится буря, и, когда шторм окончился, переживание оказалось настолько сильным, что я никогда о нем не рассказывал. Поэтому бесполезно было бы описывать силу ветра, разорвавшего паруса в клочья, точно они были бумажные, и закрутившего лодку волчком, как крутится конькобежец, желая блеснуть мастерством. Невозможно дать представление о том, какое количество холодного дождя обрушилось на Бодлеров и промочило форму посыльных насквозь, так что она облепила их, как ещё одна, мокрая ледяная кожа.Тщетно я стал бы изображать вспышки молний, с треском вылетевших из вихрящихся туч, ударивших в мачту и сбросивших её в бурлящее море. Я бессилен передать оглушающий гром, стоявший в ушах у Бодлеров, и излишне рассказывать о том, как лодка начала зарываться то носом, то бортами в воду, отчего все находившиеся в ней предметы попадали в океан: сперва банка с белыми бобами плюхнулась с громким всплеском, затем в бушующие волны полетели лопатки — и молния отразилась на их полированной поверхности. И наконец, взятые из прачечной отеля простыни, из которых Вайолет соорудила мягкий спуск для лодки, чтобы она не разбилась, когда падала с крыши солярия, погрузились в воду, колыхаясь, как медузы. Ни к чему отмечать все растущую высоту волн, которые сперва выдавались вверх как плавники акул, потом как палатки и, наконец, как ледники, и белые вершины их вздымались все выше и выше и наконец обрушивались на мокрую искалеченную лодку с чудовищным рёвом, похожим на хохот неописуемо ужасного зверя. Напрасно и пытаться нарисовать, как сироты в страхе и отчаянии прижимались друг к другу, уверенные, что в любой момент волны подхватят их и швырнут в водяную могилу, и как Граф Олаф льнул к деревянной фигуре, вцепившись в гарпунное ружье, как будто это страшное оружие и смертельно ядовитый гриб в водолазном шлеме были для него единственно дорогой вещью на свете. И нет ни малейшего смысла докладывать, как носовая фигура с оглушительным треском оторвалась от лодки, как Бодлеров швырнуло в одну сторону, а Олафа в другую, как дети ощутили сильнейший толчок, когда лодка перестала вдруг крутиться, и под содрогающимся деревянным днищем судёнышка раздался пугающий скребущий звук, как будто разваливающиеся остатки лодки схватила снизу чья-то гигантская рука крепкой уверенной хваткой и цепко держала вместе с ней дрожащих сирот. Разумеется, Бодлерам уже не приходило в голову удивляться, что же такое стряслось, после того как они провели эти страшные часы в самом центре бури: они просто отползли в дальний угол лодки, прижались друг к другу, ошеломлённые, не в состоянии даже плакать, и только слушали звуки беснующегося вокруг моря и дикие крики Графа Олафа и не знали, что думать — то ли его рвёт на части яростный шторм, то ли он тоже, как и они, обрёл минимальную безопасность; и они никак не могли решить, какой судьбы они желают человеку, который навлёк на них столько бед. Мне незачем описывать эту бурю, ибо это был всего лишь ещё один луковичный слой в этой злосчастной истории. Тем более что к тому времени, как взошло солнце, вихри черных туч умчались, вокруг вымокших Бодлеров настала тишина и спокойствие, как будто ночные события были только кошмарным сном.

Дети неуверенно встали на ноги. Руки их затекли, оттого что всю ночь Бодлеры цеплялись друг за друга. Они пытались сообразить, где же они находятся и каким чудом уцелели. Но сколько бы они ни озирались, ответить на эти вопросы все равно не могли, так как подобного зрелища им ещё не приходилось видеть.

Поначалу Бодлерам показалось, что они все ещё посредине океана, поскольку со всех сторон расстилался лишь водный пейзаж, уходящий в серый утренний туман. Но, заглянув за борт полуразрушенной лодки, дети увидели, что глубина воды тут не больше, чем в луже, и эта огромная лужа пестрит «остаточным материалом», другими словами — «всевозможными странными предметами». Из воды, точно неровные зубы, торчали большие деревянные обломки, извивались длинные обрывки верёвок, запутанные в мокрые узлы. Там были груды водорослей, тысячи рыб шевелились и таращили глаза на солнце, а из тумана пикировали сверху морские птицы, чтобы позавтракать морепродуктами. Попадались и останки чужих судов — якоря и иллюминаторы, поручни и мачты, разбросанные повсюду, точно ломаные игрушки, а также разные другие предметы, возможно составлявшие груз, как то: разбитые фонари, лопнувшие бочки, промокшие документы и рваные остатки всевозможной одежды, шляп и обуви — от цилиндров до роликовых коньков. Старомодная пишущая машинка привалилась к большой нарядной птичьей клетке, а между клавишами вились маленькие разноцветные рыбки гуппи. Лежала там большая медная пушка, и из жерла как раз вылезал краб внушительных размеров. Безнадёжно рваная сеть запуталась в лопастях пропеллера. Казалось, шторм смыл море прочь, обнажив дно и его содержимое.

— Что это за место? — Вайолет понизила голос. — Что произошло?

Клаус достал очки из кармана, куда положил их для сохранности, и с облегчением убедился, что они невредимы.

— Думаю, мы очутились на прибрежной отмели, — проговорил он. — В море попадаются такие места, где вдруг становится очень мелко, особенно вблизи суши. Должно быть, нашу лодку выбросило бурей на отмель вместе со всеми этими остатками кораблекрушений.

— Суша? — спросила Солнышко, прикладывая маленькую ладошку козырьком ко лбу, чтобы удобнее было вглядываться в даль. — Не вижу.

Клаус осторожно перешагнул через борт. Тёмная вода доходила ему только до колен, осторожными шагами он обошёл лодку вокруг.

— Обычно прибрежные отмели бывают гораздо меньше, — заметил он. — Где-то рядом должен быть остров. Давайте поищем.

Вайолет последовала за братом, неся Солнышко на руках — все-таки та была ещё очень мала ростом.

— В какую, думаешь, сторону мы должны направиться? — спросила она. — Мы ведь не хотим заблудиться.

Солнышко слабо улыбнулась.

— Уже, — поправила она сестру.

— Солнышко права, — согласился Клаус. — Будь даже у нас компас, мы все равно не знаем, где мы или куда надо двигаться. Мы можем идти в любом направлении.

— Тогда я предлагаю идти на запад. — Вайолет показала в сторону, противоположную той, где поднималось солнце. — Если придётся идти долго, пусть хотя бы солнце не бьёт в глаза.