КОШКА. - Тарасик Петриченка

в

пятницу спиртуоза, он ощутил знакомую странную отоларингологическую ясность:

он снова всё понимал!

Чтобы как-то облегчить ситуацию Гвоздиков нырнул в запой и поступил на

заочное отделение кафедры иностранных языков…

Прошло пять неровных лет… Пять лет неясных связей, неожиданных

неформальных тусовок, творческого рукоблудия и романтичных гастрологических

чаепитий.

Закончив учёбу, Гвоздиков чудом по подшивке вышел из запоя и, через некоторое

время, конечно же, блестяще поступил в аспирантуру. Так–то!

Теперь он работает старшим преподавателем и всё понимает…

ГЕНИЙ.

Богатырев был гением, поэтому ему все всё прощали.

Богатырев кидался жеванной нотной бумагой в спину дирижера Алексеева на

репетиции – никто ничего не замечал.

Богатырев в открытую заигрывал с альтисткой Гелечкой на концерте –

приглашенные знакомые & супруга только мило и сочувственно улыбались.

Богатырев не платил по 5 лет членские взносы в общество анонимных

авангардистов России – опричники платили взносы за него сами.

Изредка Богатырев подворовывал. То ложечку чайную из гостей, то фужер там

или ещё чего покрупнее со званного фуршета… Но и это ему сходило с рук.

«Гений. Стало быть подвержен разным странностям, отклонениям и, может быть,

даже, не побоимся этого слова, Фобиям. Бедненький…» – примерно так все

рассуждали о Богатыреве в моменты его нелепых провокаций.

Были, конечно, и те, кто Богатыреву не сочувствовал и не жалел его. Но и эти

редкие «те», когда слышали по радио какой-нибудь славный концерт для

фортепиано с оркестром, узнавали знакомый почерк, знакомую манеру,

неповторимое звучание и т.д. В такие моменты «те» говорили: «Да… Богатырев,

определенно… Ну конечно же! Это играет Богатырев, и мы, черт возьми, знаем

этого человека! Прекрасно, чудесно, изумительно… Он – гений, гений, гений… » -

и «те» становились такими же, как все.

Богатырев этим пользовался…

ГЛАЗОК.

Перед вами глазок – средство дверной коммуникации.

Эта штука вделана в дверь и «смотрится».

По разные стороны глазка 2 разных мира, соединенных т.н. оптической осью.

Хозяин – с одной стороны, гость с лестничным пространством – с другой. Можно

даже так сказать: глазок – связующее звено для жизни с разных сторон

«коммунальной рампы».

Интересно, что каждому, «смотрящему» в дверной глазок, сопоставляется

соответствующая оптическая картина.

Некто видит в глазок юную девушку в «продвинутом» одеянии.

Писатель-народник Алексей в глазке видит босого бородатого мужика.

Татарин-единоборец Кутуев видит своего отца, одетого в национальный костюм, с

саблей наперевес.

Хозяин туристического агентства по отмыву денег Валера с 1-го этажа созерцает

скользкого налогового инспектора.

Профессиональный «косильщик от армии» 27-летний Петров наблюдает в глазке

бабу с пустыми ведрами и повесткой.

Оля видит жениха Сергея в свадебном костюме с цветами и свидетелями.

Никита – вернувшуюся внезапно с гастролей жену-актрису.

Наверное, только я в своем дверном глазке никого не вижу…

Ты где-то далеко. А мне так много нужно тебе рассказать…

Глупо.

ГУСИК.

Гусев всю жизнь писал романтические стихи-рассказы. Они никому не

нравились, но Гусев всё равно их писал: он верил в чудо. «А вдруг меня

напечатают, и я стану известным поэтописателем», – говорил он.

Когда напечатают? Где? Кто? – на эти вопросы Гусев ничего ответить не мог даже

себе – ждал чуда. Над ним смеялись и за спиной называли Гусиком. Но чудо,

конечно, случилось…

Однажды, поймал Гусев ЗРыбку.

– Что тебе надобно, Гусик? – спросила ЗРыбка.

– Хочу стать известным поэтописателем, – ответил Гусев.

– Ну нет проблем… или как там? Не вопрос, – ответила ЗРыбка.

Теперь Гусев известный мастер современного криминально-детективного жанра.

«Чернушник Гусев» – называют его коллеги по цеху.

ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ НИКОЛАЯ.

Не первый…

Коля мучился от своей жизни. Может быть, он жалел себя, может, тех, кто рядом.

Второе абсурдно, т.о., скорее всего первое.

«Уже почти 30 лет и – вот он Я,– Коля двигался в утреннем неуютном автобусе на

работу,– очередной дурацкий оператор сети в очередной дурацкой конторе! И ладно

бы за деньги, а то за гроши, за копейки…»

Не спеша с показательно недовольным лицом Коля спускался по неприятным

автобусным ступенечкам: видимо, кто-то наступил ему на ногу: «Мерзкий

мальчишка! Разоденутся, как черт знает кто!»

«Да! Да! За копейки! За копейки!… Как нелепо…» – Коля, как обычно,

поскользнулся на т.н. «приступочке» и ввалился в тусклую суету конторы.

«А Универ! Да Бог с ним Универ, этот дурацкий факультет! 5 потерянных лет,

будь оно неладно! …И ведь надо ж было проучиться 5 лет в гадюшнике только из-

за того, что в нем когда-то учился ГребЕнщиков! Какой же я дурак…» – Коля

напряженно молчал перед назойливым монитором в ожидании загрузки своей

домашней страницы в I-net.

Сотрудники центра, зная Колю за натуру ранимую и тонкую, посему

подверженную неврозам и слабоздоровную, участливо смотрели в сторону своего

недовольно раздраженного коллеги и, понимая, что у Коли очередная депрессия-

хандра, пытались его в плане работы по возможности «подразгрузить»…

«Хотя почему же дурак? Я ведь стихи писал и рассказы. И песни пел под гитару.

Ведь многим нравилось!…наверное… А, может быть они врали? Просто боялись

обидеть?… Ведь все говорят, что у меня лицо, как будто мне все должны… Но ведь

я не такой! Я открытый простой и…талантливый. Да, талантливый! Ведь хорошо

же я тогда в школе про коня написал,– Николай брезгливо поглядел на

подошедшего к нему с «гарантийным талончиком на ремонт мониторчика»

ушастенького рыженького студентика,– не к нам!»

«Как же там было?…

– Ты кто?– спросил я у коня

Большого, толстого и волосатого,

Как куст какой-то.

– Я – конь,– сказал он мне,-

Иду своей дорогой.

– Ты врешь подлец:

На месте ты стоишь,-

Вскричал я в гневе

И ударил раза 2 его лопатой…

Обидел я коня,

И конь ушел.

Но тут же новый подошел.

– Дурак,-

Сказал я новому коню

И отошел подальше.

Ну ведь хорошо… И почему я не пошел по литературной лестнице? Лень? Так я

не ленив. Признаться, я за собой каких-то отрицательных качеств вообще не

припомню…

Видимо, судьба. Случай… Но почему? Почему? Господи, почему я должен

бесполезно торчать в этой мерзкой вонючей конуре, а не сидеть дома за бюро и

писать, скажем, оды, сонеты?»– Коленьке вдруг захотелось наложить на себя руки

от досады, но сделать этого он не мог. Из-за псевдо христианской

интеллигентности, боязни совершать самостоятельные поступки и недостаточной

театральности и привлекательности мертвого человеческого тела.

Решив, расслабиться перекуром, по пути в «отведенное помещение», Коленька по

привычке уронил взгляд на возбуждающие локоны на шейке секретарши Сонечки:

«Ух… А