Дурная кровь - Лиза Марклунд

В результате большая часть его карьеры, четверть столетия, пришлась на смутные времена.

Хотя о чем тут горевать, он ведь не мог построить «шведский социализм» собственноручно.

Подчиняясь неведомому импульсу, Шюман развернулся, подошел к книжной полке и извлек из нее книгу Яна Экекранца и Тома Олссона «Редактируемая журналистика», а потом прочитал подчеркнутые строчки в предисловии, хотя и знал их наизусть.

«…Повествовательная и информационная журналистика все больше подменялась абстрактными описаниями ситуаций, где их авторы сами часто выступают в роли невидимых источников. Для сегодняшней журналистики характерна тенденция превращать беды общества в информационные проблемы, а публичный разговор в ток-шоу и информационно-развлекательную программу. Все большее пространство отвоевывает себе откровенно коммерческая журналистика, а также журналистика, представляющая интересы отдельных сторон. Традиционные журналистские идеалы (отражать то, что фактически происходит, исследовать и критиковать власть, действовать в качестве канала связи между ней и теми, кем она управляет) становятся контрпродуктивными…»

Он захлопнул книгу и прикрыл глаза.

«Мы проживаем нашу жизнь так, как проживаем наши дни», – значилось на его счете за завтрак в отеле в Осло, где осенью он был на семинаре вместе с семейством владельцев газеты, и эти слова, казалось, ударили ему прямо в солнечное сплетение. Он до сих пор помнил ту свою реакцию. Как он проживал свои дни? И свою жизнь? Подобно тому дню в Норвегии, в лишенном окон конференц-зале, где обсуждались новые тенденции в работе средств массовой информации, или тому, когда в завтрашнем номере основные надежды возлагались на невоспитанных женщин, писавших оскорбления друг о друге в социальных медиа, которые никто не читал?

Он сел в свое кресло снова, колени болели, потрогал горы бумаг у себя на письменном столе.

Он никогда не жаловался на нехватку времени, а теперь вдруг внезапно выяснилось, что его почти совсем не осталось.

Пожалуй, ему следовало создать собственную фирму, построить дом, обзавестись детьми, сделать нечто фундаментальное. Но сейчас он не занимался ничем подобным, все его нынешние деяния касались настоящего, а не будущего, он тратил свою профессиональную жизнь на то, чтобы понять общество, в котором сам жил, сделать его лучше, справедливее. То, чем он мог запомниться другим, так это своей ролью в средствах массовой информации. Он знал, что ничего иного не сможет оставить после себя.

Шюман окинул взглядом редакцию. Как он справился с этим?

Все годы, проведенные в газете, он работал над ее развитием, готовил себе помощников для всех позиций, необходимых для удержания своего детища на плаву. Но ведь не только отрасль постоянно менялась, сама жизнь вокруг преображалась, и ему приходилось вести свое судно вперед инстинктивно, без карт, лавируя между мелями и подводными минами. Ему удалось превратить ряд сотрудников в ключевые фигуры своей организации, это касалось новостей, спорта, развлечений, интернет-версии, культуры и телевидения, и теперь они сами определяли свою работу на новом медийном пейзаже, а он гордился ими и самим собой и, конечно, своей способностью предвидения.

Однако ему не удалось реконструировать себя, во всяком случае, в той мере, в какой требовалось. При всех его достоинствах, он не успел сделать это. Дни оказались слишком короткими и пролетали чересчур быстро, а сейчас уже слишком поздно.

Времени имелось в избытке, пока внезапно не оказалось, что оно подошло к концу.

Объективной информационной новостной журналистике с присущими ей специальными расследованиями в том виде, в каком все они, нынешние творцы, знали ее, скоро предстояло стать коротким абзацем в истории человечества, и он лично стоял у руля, когда они неслись прямо в преисподнюю.

* * *

Утренний дождь принес облечение и до блеска отмыл дороги и панели. Затем облака должны были удалиться в северном направлении, а после полудня в Свеаланде ожидалась средиземноморская жара. Анника уже чувствовала, как ее кожа становилась липкой от пота. Машины тащились по улицам, словно в замедленном кино, она игнорировала автобусы и быстро шла по тротуарам, так получалось быстрее.

Она миновала парк Роламсхов и вошла в лабиринт Кунгсхольмена, где любую улицу или переулок сумела бы найти с закрытыми глазами. Она могла просто идти, идти и идти, и внезапно оказаться в каком-то месте, даже не представляя, как там очутилась. Дома доверительно наклонялись к ней и шептали слова приветствия, мостовые еще помнили ее. В этот квартал она попала, когда приехала в Стокгольм, в старомодную квартиру в доме на Агнегатан с только холодной водой в кране и ванной в подвале. Здесь она жила с Томасом в шикарных апартаментах с окнами на Хантверкаргатан, когда дети были маленькими, здесь состоялась их свадьба, и здесь она поселилась в трехкомнатной квартире, когда их с Томасом семейная жизнь закончилась.

Здесь же работала Жозефина Лильеберг, здесь она умерла.

Анника миновала Хантверкаргатан, и Крунуберг возник перед ней позади пожарной части со своими тропинками, газонами и лиственными деревьями, чей зеленый наряд еще не успел приобрести по-настоящему летний оттенок. В парке рядом с Крунубергсгатан было много народу. Мамаши с детьми, но также и несколько отцов, смех и веселые крики, звучавшие со всех сторон, задели Аннику за живое, воспоминания о прошлом нахлынули на нее. Она миновала песочницы, игровые комплексы и горки, начала подниматься на вершину холма.

Преступление в отношении Жозефины назвали «Сексуальным убийством на кладбище», но это описание не соответствовало истине.

Ее действительно нашли в старом еврейском некрополе, в конце XVIII века находившемся за городской чертой, но сегодня являвшемся частью одного из больших столичных парков. Но убили не на сексуальной почве. Жозефину задушил собственный парень.

Анника медленно шла к нужной ограде. Территорию погоста привели в порядок за последние годы. Дикие заросли убрали, упавшие надгробия установили на место. Насколько Анника знала, здесь покоились двести девяносто человек, последнее захоронение состоялось в 1857 году.

Нечто колдовское было в этом месте. Звуки города не долетали сюда, словно оно находилось в другом измерении, и здесь постоянно царила тишина. Анника положила руку на холодный кованый металл, провела пальцами по окружностям и дугам, стилизованным звездам Давида.

В то жаркое лето Анника делала первые шаги в газете, подменяла отпускников и дежурила на телефоне, принимая звонки от граждан. Это был ее шанс, и она настояла на том, чтобы ей поручили писать о Жозефине. Так появились первые статьи за ее подписью.

Шершавый серый камень на заднем плане, тени от листьев, сырость и жара.

Анника вспомнила, как смотрела в мутные серые глаза убитой, слышала ее беззвучный крик.

– Он избежал наказания, – прошептала она Жозефине. – Попал в тюрьму, но не за то, что сделал с тобой. Пожалуй, уже слишком поздно.

Она почувствовала, как подступают слезы. Тогда она впервые замолчала истину, ни строчкой ни обмолвилась о ней, а потом подобное повторялось не раз. Все это произошло так далеко, но так близко. Свен еще пребывал среди живых в то лето, она чувствовала его злобу в темноте вокруг себя, знала, как он был возмущен и разочарован, когда она нашла работу в Стокгольме, сбежала от него. «Ты не любишь меня?» Неуверенность в завтрашнем дне и страх, шедшие рука об руку, что это могла стать за жизнь?