Мозаичная ловушка - Холли Габбер

А хозяин магазина, который наварил на оскаров–ских розах уже кругленькую сумму, решил сделать своему постоянному клиенту приятное. «Этот молодой человек настолько выгодный покупатель, что я могу дать ему своеобразную скидку. Положу-ка я в букет на десять цветков больше. И совершенно бесплатно!» – подумал он. Так и сделал. Надеюсь, вы понимаете, что когда разряженный Оскар в галстуке-бабочке и новых ботинках позвонил в дверь к имениннице, его даже не пустили на порог и настоятельно попросили больше не беспокоить… Вот такая грустная история о печальных последствиях добрых дел. Я все рассказал верно, Оскар?

Кивок Оскара мог означать как «приблизительно верно», так и «да я вообще тебя не слушал». Саманта уже открыла рот, собираясь изречь какой-нибудь саркастический комментарий, но в этот момент у Ларри зазвонил мобильник.

– Прошу прощения, – пробормотал Ларри, аккуратно кладя карты на стол рубашкой вверх.

Судя по всему, он ждал этого звонка. Во всяком случае, сразу вытащил из кармана блокнот, толстый простой карандаш и, почти не подавая реплик, а лишь понимающе мыча, принялся торопливо записывать какие-то цифры на свободном листке. Что ж, момент был упущен, и блеснуть остроумием не удалось: возвращаться к анекдоту о розах по прошествии времени было бы попросту глупо. Вскоре внимание Саманты привлек карандаш: на нем что-то было нарисовано, но она не могла разглядеть, что именно. Дождавшись, когда Ларри закончит разговор, Саманта ненавязчиво протянула руку.

– Вы позволите?

Ларри посмотрел на нее, как на улитку, испортившую своим видом и основательным присутствием свежий лист салата, однако немедленно положил карандаш на стол и слегка подтолкнул его по направлению к Саманте. Это воспринялось так, словно он принципиально желает избежать гипотетической возможности соприкосновения пальцев, могущего произойти в момент передачи предмета из рук в руки. Проигнорировав этот взгляд и неприятную осмотрительность, Саманта окинула взглядом карандаш. На нем характерными штрихами были утрированно изображены комические фигурки Дон Кихота и Санчо Пансы.

– Неужели это рисунок Пикассо?

– Совершенно точно. Это сувенирный карандаш, он привезен из Барселоны. Там музей Пикассо.

– Я знала одного человека, – задумчиво произнесла Саманта, – у которого полдома было заставлено сувенирами из разных стран. В том числе из Испании. Он привез изумительную картину: пейзаж с алыми маками. Она просто дышала сухой жарой, песком, горячим ветром, кипарисами… И еще этот человек очень любил гаспаччо…

Последние слова Саманта проговорила уже немного сомнамбулически, не столько сообщая сей факт другим, сколько эхом отвечая собственным, чуть всколыхнувшимся под густым слоем серого пепла воспоминаниям. Но тут же заставила себя встряхнуться и включить угасший было взгляд.

– Вы, Ларри, пробовали гаспаччо?

Он покачал головой:

– Я никогда не был в Испании. Карандаш привезла мне мама в подарок. Она ездила в Барселону на гастроли.

– На гастроли? Она актриса?

– Оперная певица. Дивной красоты сопрано. Но сейчас она уже закончила сценическую деятельность. Только иногда дает мастер-классы… Может, продолжим игру?

– Разумеется. Держите ваш карандаш.

И Саманта сильным щелчком отправила испанский сувенир через весь стол обратно.

Вряд ли Саманта отдавала себе в этом отчет, но перед следующим походом к «Бенджамину» она долго раздумывала, какой цвет помады больше подойдет к ее бирюзовому джемперу. Ни ради умницы Оскара, ни ради симпатяги Серхио она никогда не давала себе труда поразмышлять над этой проблемой. Мужская профессия не могла не наложить отпечаток на характер Саманты: ее нынешняя самодостаточность, жесткость, переходящая временами в агрессивную напористость, и столь редкое для женщин умение моментально ориентироваться в ситуации и принимать безапелляционное решение категорически шли вразрез с подобострастным желанием нравиться. Вытравив из себя «рефлекс самки», Саманта рассуждала очень просто: она такая, какая есть, и подстраиваться ни под кого не намерена. Если она, вся целиком, устраивает потенциального партнера – что ж, отлично. Нет – пусть катится к черту, она не станет ради него терзаться мучительными раздумьями, что бы пооригинальнее надеть и как бы пособлазнительнее выпятить нижнюю губку. Ей и так хватало мужского внимания: выбирали не ее, выбирала она.

Но сейчас в Саманте пробудилось нечто почти забытое, раболепно-женское – пусть она этого и не осознавала, задумчиво крутя в руках несколько тюбиков с помадой. И хотя в течение пронесшихся семи дней она практически не вспоминала остроносого архитектора с леденящим взглядом и не испытывала ни неясного волнения (типичного предчувствия чего-то большего), ни неясной обиды (за его откровенную холодность на грани брезгливости), но сегодня отчего-то ей хотелось реабилитироваться за абсолютно бездарную прош–лую среду и во что бы то ни стало – так или иначе – произвести впечатление на этого заносчивого сноба, хотя бы немного процарапать броню его надменного безучастия. Да, неделю назад он фактически даже не смотрел в ее сторону, но самолюбие Саманты нисколько не было уязвлено – скорее она ощущала электризующий азарт, вовсе не относя его к тому самому неясному волнению.

В эту среду обстановка за зеленым столом была уже куда более вольготной и расслабленной: если поначалу Ларри еще «держал спину прямой», то уже буквально через полчаса в достаточной степени освоился и даже завелся – речь зашла о телевидении, которому Ларри неожиданно для остальных троих вдруг дал резкую отповедь.

– Я не хочу обидеть никого из присутствующих, – заявил он, пальцами правой руки разминая пальцы левой и внимательно следя за карточной колодой, которую Серхио перетасовывал с ловкостью Дэвида Копперфилда, – только ведь основа телевидения, его базис – желание услышать чужое мнение. На этом построена вся тележурналистика, все ток-шоу и тому подобное. Тот, кто внутри телевизора, вещает, те, кто снаружи, внимают. А визуальные образы, разного рода компьютерные штучки – просто обрамление, упаковка. Но мне плевать на чужие мнения, они мне неинтересны. Мне интересно послушать гения, перед которым я пигмей. А внимать всем подряд, несущим с умным видом разную чушь… Меня куда больше интересуют собственные мозги и протекающие в них процессы!

– Мне кажется, – подала голос Саманта, не дав никому себя опередить (уж настало ей наконец время вы–ступить!), – что вы не правы. Я не о вашей заинтересованности собственными мозгами, я о другом. Информативная роль телевидения стремительно падает. Эпоха семидесятых—восьмидесятых канула безвозвратно, сейчас оно становится развлекательно-потребительским. Игровые и юмористические телешоу плюс сериалы плюс реклама – вот три телепродукта, которыми хочет питаться аудитория. Где вы найдете интересное мнение, Ларри? В ток-шоу? У них крайне низкий рейтинг. Никто не хочет, чтобы его поучали с экрана, как школьника в классе. Телевидение существует не для проповедования каких-то идей, теперь это сплошное шоу, яркое и блестящее. Информация интересует зрителей сама по себе, когда связана с какой-то форс-мажорной ситуацией. А во все прочее время она должна подаваться и продаваться в конфетной упаковке – иначе ею подавятся. Недаром уже пять лет по ночам идут «Обнаженные новости», в которых девушки-ведущие по ходу раздеваются. Между прочим, эти дамы признавались, что совмещать технику стриптиза с чтением новостей не так-то просто, нужна определенная координация. Но это так, к слову. Функции телевидения вполне определенны, и не стоит гневаться на него за то, что оно не доросло до уровня ваших мозгов, ему это и не нужно. Просто вы, Ларри, и телевидение взаимно не заинтересованы друг в друге. А с кем-то у него безумная любовь.