Похищение - Джоди Пиколт

Зимой мы строили снежные бастионы со сложной системой ходов и туннелей; внутри обычно помещались три трона, на которых мы восседали, посасывая сосульки, пока пальцы на ногах и руках не немели окончательно. Весной мы ели жженый сахар, достававшийся нам от отца Фица, когда тот готовил кленовый сироп, и дрались на вилках за самый вкусный кусочек. Осенью мы перелазили через забор в гигантский сад и воровали там яблоки, чья кожица была теплой, как человеческая кожа. Летом мы при тусклом свете пойманных светлячков сочиняли тайные пророчества на будущее, а после прятали их в дупле старого клена — это было как бы послание нам же самим, но уже взрослым.

Каждый исполнял свою роль: Фиц был мечтателем, я — стратегом и тактиком, а Эрик — нашим прикрытием, поскольку мог обаять любого, независимо от возраста. Эрик всегда знал, что сказать, когда ты случайно ронял в столовой поднос с обедом или когда учитель вызывал тебя к доске, а ты, задумавшись, составлял список подарков к Рождеству. Сквозь него, словно сквозь витражное стекло, просвечивало солнце, и все лица поворачивались к этим золотистым лучам.

Все начало меняться в то лето, когда мы вернулись на каникулы после первого курса. Мы изнемогали от родительской опеки, но Эрик крепился из последних сил и давал себе волю лишь по вечерам, когда мы встречались втроем. Эрик всегда предлагал выпить — а он знал такие бары, где не требовали удостоверений личности. Потом, когда Фиц уходил домой, мы с Эриком шли на дальний берег озера, стелили лоскутное одеяло и раздевались, сгоняя комаров с тел друг друга: ведь хозяевами этих тел становились мы. Но каждый раз, когда я его целовала, изо рта у него пахло спиртным, а я не выносила этого запаха. Придурь, конечно, но, как мне кажется, ничуть не больше, чем у людей, которые ненавидят бензиновые пары и вынуждены зажимать нос на заправке. В общем, я целовала Эрика, вдыхала эту омерзительную горечь — и откатывалась в сторону. Он обзывал меня ханжой, и я уже сама начала верить, что это правда. Так было проще, чем признать, что на самом деле стоит между нами.

Иной раз мы догадываемся, что идем по жизни с шорами на глазах, но отрицаем, что сами же затянули узел. Даже через десять лет после выпуска мы с Фицем отказывались признать свою добровольную слепоту. Если Эрик говорил, что время от времени может пропустить стаканчик пива, мы ему верили. Если у него, даже трезвого, тряслись руки, мы отводили взгляды. Если я затрагивала тему алкоголя, это было моей проблемой, а не его. И тем не менее, несмотря ни на что, я не могла разорвать эти отношения. Все мои воспоминания были связаны с ним; выбросить их означало бы утратить вкус детства.

В тот день, когда я узнала, что беременна, Эрик не справился с управлением, пробил хлипкую ограду и въехал на кукурузное поле одного местного фермера. Когда он позвонил мне рассказать о случившемся (всю вину он свалил на сурка, перебежавшего дорогу), я повесила трубку и поехала к Фицу. «По-моему, у нас проблемы», — сказала я ему, как будто нас было трое. Да так оно, в сущности, и было.

Фиц выслушал меня: ту правду, которую он с большим трудом держал в себе, и новую — ослепительную, путающую. «Одна я не справлюсь», — сказала я тогда.

Он взглянул на мой живот, тогда еще совсем плоский. «А ты и не одна».

С обаянием Эрика, конечно, не поспоришь, но в тот вечер я осознала, что мы с Фицем вместе тоже образуем нешуточную силу. Выходя из квартиры Фица, вооруженная пониманием того, какие слова нужно сказать Эрику, я почему-то вспомнила, что написала тем летом, когда мы пытались угадать наши судьбы. Стыдясь, я сложила бумажку втрое, чтобы мальчишки ничего не увидели. Я, пацанка, игравшая то в безрассудного капера, то в археолога в поисках останков древней цивилизации, я, упавшая духом лишь однажды, да и то сумевшая выкарабкаться без посторонней помощи, я написала всего одно желание. «Когда-нибудь, — написала я, — я стану мамой».

Будучи одним из трех юристов в Векстоне, Эрик обычно занимается передачей недвижимости, завещаниями или — изредка — бракоразводными процессами. Но в суде он тоже несколько раз выступал — защищал интересы пьяных водителей и мелких воришек. Чаще всего он выигрывает дела, и меня это не удивляет. В конце концов, я сама нередко оказывалась эдаким судом присяжных, и мой вердикт всегда был единодушен.

Рассматриваемое дело — моя свадьба. Я бы с радостью поставила подпись в загсе и этим ограничилась, но Эрик решил, что неплохо бы закатить пирушку. Не успела я опомниться, как со всех сторон на меня уже сыпали рекламные проспекты банкетных залов, демо-записи свадебных ансамблей и прайс-листы флористов.

После ужина я сижу на полу в гостиной; ног моих не видно под образцами тканей, что складываются в подобие лоскутного одеяла.

— Какая разница, какого цвета будут салфетки — синего или бирюзового? — жалуюсь я. — Бирюзовый — это ведь тот же синий, только сходивший в спортзал.

Я протягиваю ему пачку фотоальбомов: мы должны найти по десять снимков друг друга, из них потом склеят вступительный коллаж для видео. Он раскрывает первый — и мы видим себя и Фица, толстых, как сосиски, в зимних комбинезонах. Мы выглядываем из самодельного иглу, я стою между двумя мальчишками — я стою между ними почти на всех снимках.

— Ты только посмотри на мои волосы! — хохочет Эрик. — Я похож на Дороти Хэмилл.[1]

— Нет, это я похожа на Дороти Хэмилл. Ты похож на шампиньон.

В следующих двух альбомах я уже старше. Фотографий, на которых мы запечатлены втроем, становится меньше. Чаще на них лишь я и Эрик, изредка мелькает Фиц. Фото с выпускного: мы с Эриком отдельно, Фиц отдельно, с какой-то девицей, имени которой я уже не помню.

Однажды, когда нам было по пятнадцать лет, мы соврали родителям, что едем куда-то с классом, а сами пробрались на вершину библиотечной колокольни и любовались оттуда метеоритным дождем. Мы пили персиковый шнапс, украденный из бара родителей Эрика, и наблюдали, как звезды играют в салочки с луной. Фиц уснул прямо с бутылкой в руке, а мы с Эриком дождались появления комет, черкавших небо причудливым курсивом. «Видела?» — спросил Эрик. Когда я не смогла рассмотреть упавшую звезду, он взял меня за руку и ткнул моим пальцем в нужном направлении. И больше не отпускал.

К половине пятого утра мы спустились с колокольни, я пережила свой первый поцелуй, а наша троица навеки распалась.

…В этот момент в комнату входит папа.

— Я пойду наверх, посмотрю «Сегодня вечером», — говорит он. — Не забудь запереть дверь.

Я поднимаю глаза.

— А где мои детские фотографии?

— Где-то в альбомах.

— Нет. Здесь мне уже лет пять. — Я приподнимаюсь. — По-моему, было бы мило вставить в видео фотографию с вашей свадьбы.

Я видела всего один снимок мамы — он, обрамленный, стоит на самом видном месте в доме. Ее губы вот-вот готовы расплыться в улыбке, и сразу становится интересно, кто ее так обрадовал и как ему это удалось.