Джон и Джордж. Пес, который изменил мою жизнь - Джон Долан

– Джон, что случилось? – спросила она, по опыту зная, что я звоню, только когда у меня проблемы или если мне нужна помощь.

– Я сделал глупость.

– О, нет! Что на этот раз?

Как всегда, в ее голосе слышалась симпатия и забота, хотя она, должно быть, устала до чертиков нянчиться со своим никудышным младшим братом.

– Я взял собаку. Но я ведь даже о себе позаботиться не могу!

Джеки рассмеялась:

– Ты серьезно?

– Без шуток. Что мне делать?

– Что ж, ты мог натворить и что-нибудь похуже. Как зовут собаку?

– Джордж.

Пес тем временем осматривался в квартире, но снова подошел ко мне, как только я произнес его имя, и выжидающе уставился на меня. Я понял, что ему, видимо, нужно на прогулку. Мне же нужен был только сон и время, чтобы разложить все по полочкам и понять, что делать дальше.

– Какой он?

– Красивый, – не задумываясь, ответил я. – Это самый красивый пес, которого ты когда-либо видела, Джеки.

Джордж снова запрыгнул на кровать и принялся толкаться и лизать мне лицо.

– Слушай, мне пора. Собака зовет. Позже поговорим.

Оттолкнув Джорджа, я сказал ему:

– Ладно, я понял. Ты хочешь на улицу. Пойдем гулять, а после решим, что делать…

Тогда я еще не понял, но именно в эту минуту я принял решение, которое полностью изменило мою жизнь. Теперь я должен был вставать утром, а не в обед, и вести Джорджа на прогулку, хотя мне вовсе не хотелось гулять.

Около половины десятого мы направились в небольшой парк поблизости. День был морозный, зимнее солнце стояло низко, но светило ярко. Голова у меня была тяжелой, глаза болели от света. Я не мог припомнить, когда в прошлый раз так рано выходил из дома. Молодая женщина с коляской заметила нас на тротуаре и уступила дорогу. Я подумал было, что она боялась собак вроде Джорджа, но потом понял, что из нас двоих как раз я выглядел опасно. В квартире было холодно, поэтому я всегда спал в одежде. Горячей воды тоже не было, что делало водные процедуры крайне неприятными – мыться и бриться я ненавидел. За последние годы я потерял несколько зубов, и это не сделало меня привлекательнее. Я давно не смотрелся в зеркало, потому что не хотел видеть свое отражение. Кроме того, пахло от меня явно не розами, да и от Джорджа тоже. Сложно было винить эту женщину за то, что она ушла с дороги. Внешность моя вряд ли соответствовала появлению на публике, и уж точно я не был похож на человека, способного заботиться о собаке вроде Джорджа.

Как и накануне, Джордж тянул вперед, и когда мы оказались в парке, я уже с трудом стоял на ногах. Правая лодыжка болела сильнее обычного; нужно было взять костыли, как я обычно делал, когда в зимние месяцы артрит разыгрывался не на шутку, но я оставил их в квартире, ведь я не мог одновременно держать и Джорджа, и костыли. В этой битве пес явно одерживал верх.

Дома я нашел старый теннисный мячик и захватил его с собой в парк. Спустив Джорджа с поводка, я кинул мячик как можно дальше, надеясь немного перевести дух.

Джордж бросился за ним и вернулся всего через пару секунд, сжимая мячик в пасти, из которой капала слюна.

– Хороший мальчик! Брось мячик. Брось мячик, Джордж!

Задире, псу, который был у меня в детстве, этих слов было достаточно. Он быстро научился команде «Брось!» и всегда ее выполнял. Джордж, однако, меня не понял. Он наотрез отказывался разжимать челюсти, стискивал их, как будто от этого зависела его жизнь, и сидел насторожившись. Я потянулся к нему и принялся голыми руками вытаскивать мячик у него из пасти. Это было первый и последний раз, когда я попробовал залезть в пасть к Джорджу. Он едва не отхватил мне пальцы!

– Эй! Ты что! – вскрикнул я, отдергивая руку. – Они мне еще понадобятся.

Он посмотрел на меня и как будто закатил глаза, всем своим видом говоря: «Да ладно тебе». Я стал замечать, что он всегда смотрел мне в глаза, когда я говорил, и обратил внимание на дерзость его характера. Я снова бросил мячик и потратил еще больше сил, чтобы вытащить его из собачьей пасти. Джордж ворчал и пускал слюни, явно наслаждаясь перетягиванием добычи. Как только я решил, что хорошо ухватил мяч, он зарычал и сжал челюсти еще сильнее, снова едва не укусив меня. И тогда я понял.

«Черт возьми, да он взрослый!» – пронеслось у меня в голове. А это уже не шутки. Я не мог и себя привести в порядок, и уж точно не справился бы с сильным мускулистым псом. У меня не было никакого опыта общения со стаффордширами или подобной породой. Я знал, как обращаться со своим старым псом Задирой, который был обычной дворнягой, да и то уже все позабыл.

Оставить Джорджа было безумием, настоящим безумием. Но я, в общем-то, и не был в своем уме – тогда уж точно.

До того как Джордж появился в моей квартире и моя жизнь стала меняться, я был другим человеком. Я так долго убегал от прошлого, что почти забыл, кто я и откуда. Я вырос в одной из множества квартирок в муниципальном доме Президент-Хаус на Кинг-сквер в Излингтоне. Окрестные дома были невысоки. Мы жили на третьем этаже из пяти, и в детстве, стоя у окна на кресле, я мог разглядеть купол собора Святого Павла, три башни Барбикана и здание «Би-Пи» в лондонском Сити.

Тогда архитектура меня не интересовала – уж точно не так, как сейчас. Я был гораздо больше увлечен ожиданием своего отца Джерри и выглядывал, не идет ли он с работы. Джерри был мусорщиком. Каждый день он вставал в четыре часа утра, уходил, когда еще не было пяти, и работал до полудня, очищая урны Камдена. Потом он всегда сразу шел домой, чтобы переодеться и отправиться в паб «Бык» на Кинг-сквер, где он проводил три-четыре часа за стаканом «Гиннесса», после чего возвращался домой и утопал в своем старом кресле с высокой спинкой. Должно быть, он выпивал пинт двенадцать в день, но дома он мне никогда не казался пьяным.

«Не буду я смотреть это дерьмо!» – всегда говорил он, входя в комнату и переключая каналы на телевизоре, что бы я ни смотрел. Вскоре я заметил его привычку и, слыша, как поворачивается ключ в замочной скважине, быстро подскакивал к телевизору и переключался с BBC1 на ITV или наоборот. Я понимал, что отец все равно переключит программу, но так я буду смотреть то, что выбрал сам. Но я тщательно следил, чтобы меня не застукали за этим делом, ведь отец, как и большинство мужчин его поколения, любил устанавливать свои правила. Когда он выходил из себя, то кричал на всю квартиру и эхо с грохотом разносило его слова, как речь злодея в пантомиме. У меня от страха поджилки тряслись.

«Мой дом, мои правила, – часто говорил Джерри. – Не нравится – ты знаешь, где дверь на улицу». Дверью на улицу мы называли дверь в квартиру, хотя от нее до улицы было целых три лестничных пролета. Отец был сильным человеком, он обладал чувством собственного достоинства и имел свое мнение почти обо всем на свете. Дома шутили, что если отец не составил своего мнения о каком-нибудь человеке или вопросе, то этот человек еще не родился, а вопрос не был задан.