Тайные ходы Венисаны - Линор Горалик

она вдруг обнимает его изо всех сил, такого родного, большого, теплого Торсона, и начинает говорить, говорить, говорить.

Она говорит о маме и папе. О том, что она уверена: когда начнутся занятия и она, Агата, переселится в колледжию, папа уйдет жить в Дом святого Жулиуса, где селятся только одинокие люди, у которых нет семьи, и где стала жить мама Наисы, когда ее папа вернулся с войны влюбленным в Шанну, Страсть своей команды. О том, что она не знает, как заставить родителей снова полюбить друг друга, но у нее есть варианты, и ей очень, очень, очень надо с Торсоном посоветоваться, и они могут встретиться ночью в замке – он-то знает, что она имеет в виду, – и, вот правда-правда, никто их там не заметит. О том, что один план – наесться толченого кровяного камня (и она даже знает, где его взять, – отколупать от задней лапы страшного зубастого муриоша в соборе са'Джорджио, только туда очень страшно пробираться одной, но вдвоем они справятся!) и почти смертельно заболеть кровянкой – тогда мама и папа забудут обо всем на свете, а когда она выздоровеет, все снова станет как раньше, вот только можно не выздороветь. Она читала про такое в одной книге из лавки слепого Лорио, и про бедного Лорио и его уплывшие книги, которые Агата теперь разыскивает тайком по всему городу, ужасно боясь заблудиться, но зато получая право их читать – даже если они совсем взрослые! – ей тоже надо все-все рассказать Торсону, и еще про жуткого мертвого кота Лорио, Марсона, – обязательно! И о том, что второй Агатин план – сбежать в синий лес Венисфайн, где ее никто теперь не станет искать, потому что после войны унды забрали Венисфайн себе, но Агата с Торсоном смогут прятаться от ундов, потому что ночью один будет сторожить, пока другой спит, и что самое страшное, конечно, не унды (вот еще!), а некоторые из Тех Сорока Шести – унды же нарочно утопили их, а не убили, чтобы они страдали от тоски по своим семьям, вот они и ходят по лесу, ищут, кто бы отвел их в город, – но вдвоем они сделают себе копья с габионовыми наконечниками – хотя, конечно… Нет, об этом думать не надо, а надо думать о том, что когда родители Агаты окончательно поймут, что их дочь пропала, они бросятся друг другу в объятия, а тут и Агата появится, и они ей рано или поздно все простят, и все трое будут счастливы. А третий ее план…

Медленно-медленно Торсон убирает руки Агаты со своей шеи и пятится. Лицо у него пунцовое, и смотрит он не на Агату, а на булыжную мостовую у себя под ногами. Агате кажется, что он сейчас тоже заплачет.

– Прости, Агата, —

говорит Торсон каким-то не своим голосом. – Мне надо… Мелисса… Я должен… Извини, Агата.

Агата понимает странное: она больше не плачет. Ей так плохо, что слез не хватает, и главное, о чем она сейчас думает, – это что у нее совсем, вообще нет сил прийти домой. Можно было бы сбежать в синий лес Венисфайн сейчас, прямо сейчас, и даже, может быть, унды приютили бы «маленькую ундерриту» – «Да только пути назад бы уже не было, детка, и Торсона ты больше не увидела бы никогда!» – говорит какой-то очень взрослый голос внутри Агаты. «И маму с папой!» – спохватывается Агата. «И маму с папой», – соглашается голос насмешливо. Агата трясет головою. Нет, нет, только не домой. Во всей Венисане есть одно-единственное место, где Агате не то чтобы все еще рады, но куда Агата заслужила право приходить. Только приходить туда надо не с пустыми руками, но Агата краем глаза приметила кое-что, пока металась как угорелая по переулкам: высоко-высоко в кружевной чугунной ограде одного особняка около церкви, совсем недалеко, застряли несколько бумажных листов – там, куда дошла вода в ужасный день Аквальта Нэра. Бегом, бегом – к счастью, в проулке около церкви никого нет; Агата карабкается по ограде, как обезьянка, и здесь ее ожидает настоящий подарок: не просто несколько разрозненных листков, а целый кусок старой-старой книжки с задней обложкой. Слепой Лорио, конечно, скуп на похвалы, но Агата отлично знает, что от такой находки он будет счастлив. Агата быстренько слезает, зажав кусок книжки в зубах, оглядывается по сторонам: никто ее не видел – ну и ладненько. От книжки во рту остается странный вкус кожи, и пыли, и очень хрупкой бумаги, и немножко металла, от чернил; только сейчас Агата замечает, как пожелтели страницы и какая это старая книга, а еще – что по крайней мере несколько листов – это картинки, прекрасные большие картинки, и от нетерпения у нее начинают зудеть ладони. Кто угодно может пройти мимо; смотреть книгу прямо здесь Агате нельзя – в Венискайле не любят, когда дети гуляют без присмотра далеко от дома (а если тебя не узнают в лицо – ты точно далеко от дома!), «опасней Венискайла только Венисвайт», но Агата уже знает, в какую сторону бежать: если оставить лестницу на второй этаж и дом Мелиссы за спиной, сначала надо добраться до пья'Марко, а оттуда до лавки слепого Лорио рукой подать.

Агата заставляет себя идти медленно, чтобы не привлекать внимания. Ноги сами несут ее, и это очень хорошо, потому что одна из мельком увиденных картинок в золотой, украшенной цветами рамке с пожелтевших хрупких страниц стоит у Агаты перед глазами: коричневые горы поднимаются из середины страницы, а слева от этих гор – белый город. Большие белые дома, такие надежные, такие спокойные, а смотреть почему-то не хочется, и над городом этим висит луна, и небо темное: ночь, и написано что-то непонятными квадратными буковками. А справа от гор – город цветной, все домики маленькие, шаткие, лезут друг на друга, того и гляди развалятся, а смотреть на них хорошо и весело, и над этим смешным городом стоит солнце и небо синее: день, и тоже квадратные буковки, непонятные. А в горах пещеры, и из пещер смотрят на Агату маленькие круглые глаза. Скорей, скорей, скорей – если бы не слепой Лорио и не их уговор, не знала бы Агата ни про «Житие святого Макария» и его зеленые от горя слезы, ни про прекрасный «Фелициум», куда мама с папой до войны так хотели съездить отдохнуть (а ведь существовали «весельчаки» – богачи, которые жили там круглый год!), ни про роскошные гигантские красные барельефы на красных внешних стенах Венискайла: огромный муриош с витыми рогами, верхом на двухголовом габо, который несет в клюве поющего человека, нравится Агате больше всего. Огромную книгу с этими барельефами Агата любит до невозможности, да вот только непонятно, что в ней правда: из Венисальта – то есть с внешних стен Венискайла – никто еще не возвращался, кроме мамы и Ласки, а книга-то старая… При этой мысли настроение у Агаты ужасно портится. «Все может быть враньем, чистым враньем, – шепчет ей противный внутренний голос. – Книгам верить – своего ума не иметь. Все может быть враньем, враньем, враньем…»

– А ну заткнись! – выпаливает Агата, и прямо у нее над ухом испуганный старческий голос вскрикивает:

– А? Что?!..

Агата подпрыгивает от изумления – и понимает, что стоит на пороге лавки слепого Лорио, а сам Лорио, очень перепуганный, держится за сердце.

– Простите! – говорит Агата поспешно. – Я… Я задумалась. Я вот! – и кладет обрывок книги слепому Лорио в ладони.