Антибомба - Сергей Зверев

Джуканович понимал, что визит его увенчался успехом. Что у его противников просто нет контрдоводов. Это был очередной шаг в его священной мести тем, кто разрушил его страну, кто убивал его соотечественников, кто бомбил Белград и выжигал мирное население в Косово. И кому он поклялся мстить до последней капли крови, до последнего вздоха. И вот сегодня в топке огня его ненависти сгорело еще немножко нечестивых надежд и планов его врагов. И от этого он был счастлив…

Действительно, ознакомившись с представленными аргументами, инициаторы террористической атаки дали задний ход. Для них это было не в первый раз – дергать за хвост русского медведя. И они, наученные горьким опытом, привыкли вовремя отступать, прежде чем тот откусит им голову.

Вот только возник один нюанс. Вскоре им, причастным, предстояло убедиться, что ситуация неожиданно вышла из-под их контроля. И теперь мир на всех парах летит под откос.

– Вперед, – неласково напутствовал меня вы-водной.

Один шаг вперед. И вот сзади с лязгом захлопнулась тяжелая дверь, отрезая меня от большого мира.

Я повел плечами, разминая руки, которые пришлось держать за спиной. На запястьях отпечатались следы от наручников – результат суетного дня и некоторых жизненных тягот.

– Привет честному народу, – произнес я, выказывая уважение всем собравшимся в камере изолятора временного содержания. – И доброму дому.

– Ну, привет, коли не шутишь, – поднялся с койки густо татуированный, худой, как скелет, среднего возраста субъект в желтой футболке и пузырящихся на коленях ярко-зеленых спортивных штанах. – По какому поводу к нам заехал?

– Со всем уважением, но это пускай при мне останется, – виновато произнес я.

А что, я в своем праве ничего не говорить, чтобы никому искушения не создавать поделиться с посторонними твоими секретами.

Я огляделся. Камера была просторная и вполне комфортабельная. Не пять звезд, конечно, отельчик, но на две потянет. Изолятор временного содержания Кручегорского областного УВД недавно отремонтировали под присмотром мировой общественности и правозащитных организаций. Так что было здесь чистенько, стены выдержаны в приятных кремовых тонах. Интерьер для таких заведений богатый – даже туалет и умывальник имелись в углу, в центре привинчен к полу длинный стол с лавками, а вместо двухъярусных нар стояли обычные кровати. Либерализация уголовной системы привела к тому, что из одиннадцати мест в камере четыре пустовали. А еще недавно народу здесь набивалось больше, чем сельдей в бочке, и спали задержанные в две смены.

– Статья-то хоть какая? – подал голос лысый бугай с татуировкой тигра на груди, означавшей, что ее хозяин нравом отличается грубым и боевитым.

– Да пока выбирают служивые между разбоем и бандитизмом, – поведал я. – Им бы все невиновным людям досаждать.

– Раньше на зоне чалился? – не отставал густо татуированный в желтой футболке.

– Да не приведи господь.

– Честный фраер, – определил масть татуированный.

– Честный – это да, – кивнул я и добавил с угрозой: – А на остальное посмотрим.

– Как тебя кличут-то?

– Сергей Владимирович.

– А погоняло? – прищурился татуированный.

– Чаком в определенных кругах, – произнес я. – Но в очень узких.

– Ну а куда уже, чем мы здесь, – хмыкнул татуированный. – Я, значит, Порфирий буду. Старший тут по хате. Это Алабай. – Он кивнул в сторону лысого здоровяка. – А остальные сами представятся… Занимай место свободное.

Я занял место в углу. Да, раньше в казенных домах все строже было. Могли уголовники прописку новичку устроить, если у того еще масти и положения в блатном мире нет. Типа, ныряй на пол с верхних нар. Или покажут на портрет Шварценеггера на стене: дай ему по морде. Новичок и сбивает кулаки в кровь, а нужно-то всего сказать: «Что я, беспредельщик? Пусть он первым ударит». Все это приколы из старых, добрых времен, когда чтили традиции. Ныне в зоне больше деньги, а не понятия рулят. Да и бандиты-спортсмены когда в массовом порядке стали заезжать на нары, то сильно подкосили тюремные нравы, проще все как-то стало и рациональнее. Кроме того, изолятор временного содержания – далеко еще не тюрьма. Здесь содержатся задержанные по подозрению в совершении преступлений. Это как зал ожидания на вокзале: поспали люди, поели и дождались своего поезда – кому в следственный изолятор, кому под подписку о невыезде, а кому и на свободу с чистой совестью.

Народ в камере собрался из старожилов – то есть кому задержание суд продлил до пяти суток или кто уже арестован, но в интересах следствия в порядке исключения содержится не в СИЗО, а в ИВС. Порфирий был таким старожилом, сидел почти три недели и был тут главшпаном, то есть ответственным за камеру. Лысый Алабай при нем числился кем-то типа вышибалы.

Здесь сидели уголовники средней весовой категории. Особо опасные рецидивисты и преступные авторитеты располагались отдельно, менее скученно и более комфортно. А я заехал в камеру, где собирались сидящие по тяжким статьям – разбойники, квалифицированные воры. Народ взрослый, в целом тихий и степенный.

Правда, когда я в первый раз садился с этой братвой за стол, произошел небольшой инцидент. Долговязый тридцатилетний вечный гопник по кличке Дрын попытался сдвинуть меня с моего места, объявив, что оно принадлежит ему. Я ответил что-то типа: бог подаст. Дрын попробовал вякнуть в ответ что-то непотребное и начать скандал, но Порфирий его резко оборвал:

– А ну цыц! Чак в своем праве…

На этом все конфликты были исчерпаны. И в камеру снизошли спокойствие и умиротворенность.

Вечером я, уютно устроившись на койке, листал книжку древнекитайского полководца Сунь Цзы «Искусство войны». Хотя и было его откровениям больше двух тысяч лет, некоторые еще не потеряли актуальности.

«Готовность пожертвовать собой ради выполнения долга есть основа поддержания жизни».

Да, это такой круговорот – чтобы сохранять жизнь народа, страны, надо чем-то жертвовать. Потому что ты жив из-за того, что кто-то жертвовал жизнью ради тебя. Так уж получилось, что для меня это важно…

Дверь распахнулась. Все встали к стене, как положено. И в камеру завели новенького – невысокого, широкоплечего, лет тридцати пяти – сорока на вид, одетого в дорогие фирменные джинсы и рубашку явно родного американского производства. Его лицо было круглым и немножко простоватым, волосы белобрысые, а глаза голубоватого оттенка.

Всем было скучно и хотелось развлечений. Лысый Алабай и гопник Дрын, видя, что человек не в своей тарелке, решили наехать на него – мол, как в хату заходишь? Кто по масти? Или под шконкой место определить?

Новенький представился Кузьмой, отбоярился, что сидит в изоляторе уже третьи сутки, и его перевели из камеры в правом крыле. Держался он спокойно, с достоинством, и проскальзывала в нем некоторая высокомерность. Поймал я его взгляд, кинутый на уголовников, – смотрел он на них как на расшалившихся детей. И уверенность в его голосе мимолетно проскользнула, как у человека, который знает о жизни и смерти не понаслышке.