Воронье озеро - Мэри Лоусон

– Мама с папой уехали, по магазинам. Покупать Люку чемодан, потому что он будет учителем.

Полицейский, стоя возле машины, впился взглядом в крохотную царапинку на крыле. Преподобный Митчел посмотрел на доктора Кристоферсона, потом на меня и спросил:

– Кэтрин, а Люк здесь? Или Мэтт?

– Оба здесь, – ответила я. – Переодеваются. Мы купаться ходили.

– Нам бы с ними поговорить. Скажешь им, что мы здесь?

– Да, – отозвалась я. И тут же спохватилась, ведь я хозяйка: – Хотите зайти? Мама с папой вернутся где-то в полседьмого. – Меня осенило: – Угостить вас чаем?

– Спасибо, – отозвался преподобный Митчел. – Зайти-то зайдем, но только… чаю – нет, спасибо. Не сейчас.

Я проводила их в дом, извинилась за грохот – это Бо, вытащив из нижнего ящика буфета все кастрюли и сковородки, колотила ими по кухонному полу. Ничего страшного, сказали гости, и я оставила их в комнате, а сама пошла за Люком и Мэттом. Привела обоих, и они с любопытством глянули на двух гостей – полицейский остался в машине – и поздоровались. И на моих глазах Мэтт изменился в лице. Он смотрел на преподобного Митчела, и вдруг вежливого любопытства как не бывало. Его сменил страх.

Мэтт спросил:

– Что случилось?

Доктор Кристоферсон сказал:

– Кейт, ты не присмотришь за Бо? Может, ты бы… ммм…

Я вышла на кухню. Бо ничего не натворила, но я взяла ее на руки и вынесла во двор. Она уже стала тяжелая, но я все еще могла ее поднять. Я понесла ее обратно на пляж. Налетели комары, но я не спешила уходить, даже когда Бо закапризничала, – меня испугала перемена в лице Мэтта, и я не хотела знать, с чем это связано.

Прошло полчаса, не меньше, когда к озеру спустились Мэтт и Люк. Я не смела поднять на них взгляд. Люк, взяв на руки Бо, зашагал вдоль кромки воды. Мэтт сел со мной рядом и, когда Люк с Бо были уже далеко, сказал мне, что наши родители погибли – их машина столкнулась с груженым лесовозом, у которого отказали тормоза на склоне горы Хонистер.

* * *

Помню, как я боялась, что Мэтт заплачет. Голос у него дрожал, он сдерживался из последних сил, и помню, как я оцепенела от страха – боялась вдохнуть, посмотреть на него. Как будто это было бы страшнее всего – страшнее, чем то немыслимое, о чем он мне рассказывал. Как будто если Мэтт заплачет, то мир перевернется.

Воспоминания. Не люблю их, прямо скажу. Есть, конечно, и хорошие, но в целом, будь моя воля, спрятала бы их подальше в шкаф и закрыла поплотней. И, честно говоря, долгое время мне это удавалось, ведь жить-то надо. У меня есть работа, есть Дэниэл, а воспоминания отнимают время и силы. Правда, в последнее время ни с работой, ни с Дэниэлом у меня не ладилось, но мне и в голову не приходило связать это с «прошлым». Я искренне считала, вплоть до последних месяцев, что с прошлым я уже разобралась. Казалось, у меня все хорошо.

А потом, в феврале, я вернулась однажды в пятницу вечером с работы, а дома меня поджидало письмо от Мэтта. Едва я увидела почерк, перед глазами предстал и Мэтт – всем известно, как почерк способен вызвать в памяти образ человека. И тут же вернулась давно знакомая боль – где-то под сердцем, свинцовая, тупая, сродни тоске по ушедшим. За все эти годы она так никуда и не делась.

Я распечатала конверт, взбираясь по лестнице с сумкой лабораторных работ под мышкой. Это оказалось даже не письмо, а открытка от Саймона, сына Мэтта, приглашение на день рождения, в конце апреля ему исполнялось восемнадцать. А внизу приписка от Мэтта: Приезжай обязательно, Кейт!! Не отвертишься!!! Целых пять восклицательных знаков. И вежливый постскриптум: Если хочешь, приезжай не одна.

В конверт была вложена фотография. Саймон, но мне сразу подумалось: Мэтт. Мэтт в восемнадцать. Сходство между ними поразительное. И разумеется, тут же хлынули лавиной воспоминания о том кошмарном годе с его медленной цепью событий. А там и прабабушка Моррисон вспомнилась, и ее подставка для книг. Бедная старушка! Ее портрет висит теперь у меня в спальне, я взяла его с собой, когда уезжала из дома. Никто его не хватился.

Я поставила сумку на стол в гостиной, что служила заодно и столовой, села за стол, перечитала приглашение. Поеду, куда я денусь. Саймон чудесный парень и, как ни крути, мой племянник. Приедут Люк и Бо, семейный праздник – это святое. Как тут не поехать? На эти дни назначена конференция в Монреале, и заявку я уже подала, но собираюсь я туда без доклада, значит, можно и отменить. И занятия у меня по пятницам только в первой половине дня, выехать можно сразу после обеда. По трассе номер четыреста, прямиком на север. До дома отсюда четыреста миль – путь неблизкий, хоть асфальт теперь почти везде проложили. Только в часе до места, когда сворачиваешь с главной дороги на запад, асфальт кончается, с двух сторон наступает лес, и кажется, будто попал в прошлое.

Насчет того, чтобы «приехать не одной», – исключено. Дэниэл поехал бы с радостью, ему интересно все, что связано с моей семьей, он был бы на седьмом небе, еще мне не хватало его восторгов. Нет, Дэниэла я с собой не возьму.

Я посмотрела на фото, представила Саймона, Мэтта, зная наперед, как все будет. Хорошо, разумеется. Все будет хорошо. Праздник будет веселым и шумным, кормежка – отменной, будем смеяться, подшучивать друг над другом. Мы с Люком, Мэттом и Бо будем вспоминать прежние времена, но в определенном ключе. Кое о чем и кое о ком умолчим. О Кэлвине Пае, к примеру. Его имя не всплывет ни разу. И о Лори Пае, если на то пошло.

Саймону я привезу подарок, очень дорогой, в знак любви – а я его и правда люблю – и неизменной преданности семье.

В воскресенье, когда настанет пора уезжать, Мэтт проводит меня до машины. Скажет: «Так мы с тобой толком и не поговорили», а я отвечу: «Да уж. По-дурацки вышло, да?»

И посмотрю на него, а он посмотрит в ответ внимательными серыми прабабушкиными глазами, и я не сумею выдержать его взгляда. А на полпути до дома я вдруг пойму, что плачу, и еще месяц буду ломать голову почему.

* * *

И здесь без прабабушки Моррисон не обошлось.

Мне ничего не стоит вообразить ее и Мэтта за долгой серьезной беседой. Прабабушка, прямая и горделивая, сидит в кресле с высокой спинкой, Мэтт – напротив. Он внимательно слушает, то кивая, то терпеливо ожидая своей очереди высказаться. Он почтителен, но не робеет перед нею, она это чувствует, и ей это нравится, видно по глазам.

Странно, правда? Ведь Мэтт ее не застал. Жизнь она прожила долгую, но когда родился Мэтт, ее давно уже не было на свете. К нам она ни разу не приезжала – никогда не покидала берегов полуострова Гаспе, – и все-таки в детстве мне казалось, будто она с нами, неким таинственным образом. Видит бог, все мы на нее оглядывались; можно было подумать, она рядом, в соседней комнате. А что до нее и Мэтта – пожалуй, я с самого начала чувствовала, что между ними есть какая-то связь, хоть и не понимала ее природы.