Особая группа НКВД - Сергей Богатко

Правда, Федя сказал, что хочет быть не пилотом, а навигатором, воздушным наблюдателем.

— А кто это — наблюдатель? — спросил Сергей братишку. — Подумай, прошу тебя… Еще подумай!

Федор и сам понимал, что по многим статьям уступает своим бойким, отчаянным сверстникам, но мечта о полетах не отпускала его ни во сне, ни наяву: «Был радостен сердцу железный обман…» Грамоте Федя обучился рано, играючи, сам даже не заметил как — она перешла к нему от брата и Пестры. В школе его определили сразу во второй класс — семье на радость и облегчение. Занятия давались легко, уроки обычно успевал приготовить еще в классе или у товарищей, поскольку своих учебников у него не было. Более того, помогал одноклассникам разобраться в задачках по физике, по математике.

Очень любил Федя рисовать. Чаще всего изображал он парящих птиц или что-нибудь на библейские темы — крылатые человеческие фигуры в свободном полете среди звезд и облаков. И еще — глаз, взирающий с высоты на землю: око летящее. Мать была верующей, и хранила у себя подобранные ею в каком-то разоренном церковном подворье книги без обложек, но с прекрасными гравюрами Гюстава Доре. Впрочем, смысл рисунков Феди вполне отвечал настроению времени — уверенности во всемогуществе человеческого разума. «Люди станут боги, или их громом пришибет…»

Затем Федю увлекло другое чудо XX века — радиотехника. Когда в гости к Циолковскому приехал изобретатель радио Попов, вся Калуга заговорила о встрече этих двух великих людей. Федор сделался самым ярым активистом городского Общества друзей радио. Даже участвовал в кампании радиофикации Калужского района. На призыв: «Радио — в массы!», добровольцев откликнулось множество. Крылатка Циолковского незримо витала над городом, будоража молодые умы.

Все лето энтузиасты лазали по столбам, вкручивая изоляторы, подвешивая провода. Эти оборванцы-мальчишки ходили по домам и терпеливо растолковывали старикам, как надо пользоваться репродукторами. Но Феде этого было мало. Поскольку столбов и проводов не хватало, «друзья радио» решили наладить производство детекторных приемников. Разумеется, это были примитивные самоделки, потому что достать какие-либо радиодетали было практически невозможно, да и денег у мальчишек не было. Делали своими руками все, вплоть до кристаллов. Технология, в общем-то, нехитрая: лезвием ножа скоблили свинец, цинк, затем эту стружку перемешивали, засыпали в пробирку и плавили на огне школьной спиртовки. Пробирку потом разбивали, извлекали кристалл и приступали к испытаниям его детекторных свойств. Подсоединяй кристалл к антенне разными гранями, ловили в эфире шорохи и трески. И сколько восторга было, когда удавалось уловить в наушнике человеческую речь или музыку! Сами делали даже микрофоны, затачивая угольные стержни. Сами наматывали проводки на кольца, стараясь не сбиться при подсчете витков. Каких только хитростей не придумывали, чтобы из ничего получалось радио!

Однажды в магазине продавщица обратила внимание на долговязого подростка, который заворожено следил за работой кассы. Вскоре кассирше сделалось не по себе от его упорного взгляда. Нахмурившись, она закрыла отделение с деньгами на ключ и строго спросила:

— Что тебе нужно, мальчик?

Подросток вспыхнул, смутился, но потом, набравшись храбрости, признался, что ему нужен моток бумажной ленты, которой заряжают кассовый аппарат. Кассирша удивилась: таких мотков было полно, даже с избытком. Делалась лента из грубой, дешевой бумаги, и ни на что другое она не годилась. «Возьми, пожалуйста. Полдюжины мотков тебе хватит?» Подросток выскочил из магазина совершенно счастливый.

А дело заключалось в том, что «друзья радио» взялись пристраивать к наушникам рупоры-резонаторы из плотной бумаги. И кто-то додумался моток бумаги, предназначенный для магазинного кассового аппарата, выдавливать по центру рупора. Если потом его обмазать столярным клеем и прикрепить к наушнику, то получается прекрасный, просто-таки превосходный репродуктор, ничуть не хуже фабричного. Так что радиопередачу можно было слушать уже не одному, а сразу втроем — вчетвером.

В предвкушении грядущей Эры межзвездных сообщений или, как минимум, победы Интернационала и установления всемирных свободных контактов юные единомышленники Циолковского изучали зарождавшийся международный язык эсперанто. Федя Румянцев неустанно тренировал руку на ключе, надеясь стать если не навигатором, то хотя бы радистом воздушного корабля. Ему удалось смастерить даже собственный радиопередатчик. Однако разрешения на выход в эфир ему не дали ввиду незрелого возраста. А ждать было невыносимо.

Едва переболев радиолихорадкой, Федя Румянцев со страстью погрузился в астрономию. Он раздобыл и перечертил схемы звездного неба, переписал таблицы и очень скоро научился не только с первого взгляда различать созвездия, но и производить кое-какие несложные расчеты движения планет, определять время по звездам, по Луне и компасу. По вечерам на лавочке, окруженный табунком таких же голоштанных подростков, он им пересказывал прочитанные в книгах удивительные истории о происхождении звезд и Вселенной.

За лето Федор сильно прибавил в росте, и сверстники поневоле смотрели на него снизу вверх. Размахивая длинными руками, покрытыми цыпками, подросток рассказывал «друзьям радио» о том, что случилось с кольцами Сатурна. В тот год желтоватая планета-гигант вступила в фазу, когда кольца, состоящие из глыб льда, становятся ребром по отношению к земному наблюдателю. Как гласит мрачная легенда, каждые тридцать лет свирепый Сатурн пожирает своих детей, чтобы не делиться с ними властью. Для астрономов «исчезновение» колец давно известно, оно происходит по графику, с циклом в 29,5 лет. И они уже привыкли к тому, что всякий раз среди обывателей, обладающих острым зрением, прокатывается волна панических слухов.

Осенью опрятно одетый, отутюженный Федор Румянцев возвратился в школу, где его, семиклассника, ожидали не только занятия, но и важные общественные поручения — он был еще и редактором стенгазеты «Наши мысли». Название этой газеты было навеяно незадолго до того изданной в Калуге брошюрой Циолковского «Ум и страсти».

Между тем жить становилось все трудней. Положение семьи ухудшилось. Отец — бывший батрак и чернорабочий — заболел. Его пенсии не хватало даже на самое необходимое, а у матери теперь уже недоставало сил брать бельё в стирку, как это она делала раньше. Старший брат Серёжа женился — разумеется, по любви, а не по расчету, — и хоть казался счастливым, исхудал совсем: на его руках сразу оказалось многочисленное семейство жены. Старшая сестра — в невестах, ей хотя бы туфельки, платьице — меньшие сестры подрастали, и тоже нуждались в помощи.

До зимы Федя еще кое-как перебивался, а когда ударили морозы, начал пропускать занятия — не было обуви. Иногда по ночам он просыпался и слышал, как мать плачет и молится, прося у Бога сил, чтобы поставить детей на ноги. Надумал было идти на местный завод, но кто решится взять хотя и рослого, но 14-летнего мальчишку?..

В школе никто не догадывался об отчаянно бедственном положении семьи. Здесь все — от истопника до директора — привыкли, что Румянцевы приходят в классы чистенькими, в аккуратно починенной одежде, в бодром расположении духа, они никогда не жаловались и не обращались за материальной помощью. Многие учителя даже считали эту семью более или менее зажиточной. Классный руководитель сам пришел в дом к Румянцевым по поводу пропущенных Федором занятий. Увидев, каково истинное положение дел, он растерялся, а потом принялся горячо убеждать мать Федора, что у мальчика несомненные способности к наукам и что ему обязательно нужно закончить хотя бы семилетку.