За секунду до взрыва - Екатерина Польгуева

Был еще вариант – назвать улицу именем нашего национального космонавта. Но и с этим не согласились: в космос-то он летал, когда Республика была оккупирована, на оккупационном космическом корабле, в составе экипажа оккупантов. А тут еще Первый Президент Второй Республики заявила, что главное для нашей страны – хорошая экология и туристы, а промышленность, созданная оккупантами, нам без надобности, да и в космос летать незачем. Вот и стала бывшая Казакевича и Гагарина улицей Возрождения.

История с переименованием случилась, когда я еще не появилась на свет, поэтому помнить ее я, естественно, не могла. Все это рассказал мне отец, добавив, что во времена оккупации на улице Гагарина находился Дворец пионеров, где он (отец, конечно, а не Гагарин) занимался в литературном кружке и в секции вольной борьбы. Теперь на Возрождения в бывшем Дворце пионеров – самое крупное в городе казино. Несмотря на блокаду, энергокризис и постоянные артобстрелы казино по вечерам переливается неоновыми огнями и, поговаривают, никогда не пустует. Иногда я ловлю себя на мысли, что если в него как-нибудь ночью, когда посетители будут в сборе, шарахнут с Круглого холма, очень переживать не буду. Хотя это, конечно, нехорошие мысли, неправильные.

Мы вышли к трамвайному кругу на Возрождения в восемь двадцать пять. До гимназии, если повезет, двадцать минут езды. Из-за блокады уроки начинаются полдесятого, так что опоздать вроде бы не должны. И тут нам действительно повезло. У круга притормозила «семерка», высадив на конечной немногочисленных пассажиров. В другую-то сторону, к центру, народу утром едет куда как больше, а потому, не обращая внимания на строгую надпись «Посадка запрещена», мы запрыгнули в еще не закрывшиеся двери.

Кондуктор хмуро глянул на наши гимназические льготные проездные и ничего, к большой нашей радости, не сказал. Кроме нас в неположенном месте в трамвай залезло еще человек восемь. Александр занял места подальше от дверей, чтобы не так дуло, и сразу начал прогревать в заиндевевшем стекле пятачок для обзора. Заскрипев, даже почти застонав, трамвай медленно начал разворачиваться. На первой же остановке в него сразу набились домохозяйки, спешащие к открытию городского рынка, школьники и военные в синей форме армии Второй Республики. От дыхания десятков людей вагон нагрелся, и даже окна стали чуть оттаивать.

Сразу после казино (а это больше половины пути), трамвай резко дернулся и со звоном и скрежетом остановился. Люди, попадавшие друг на друга, начали было пререкаться, но вдруг затихли.

– Черт, облава! – пробормотал Александр и крепко ухватил мое запястье своей теплой ладонью.

У мальчишки в синей куртке с обмороженными щеками, сидевшего прямо напротив меня, вдруг побелели губы. Будто их внезапно мороз коснулся. В заднюю и переднюю двери вагона не спеша вошли «коричневые». Так в городе называют служащих военной полиции – жандармерии, отыскивающих и препровождающих куда надо разного рода нарушителей: всяких там спекулянтов, солдат, отлучившихся из части без разрешения, молодых парней, скрывающихся от мобилизации, людей, находящихся в Городе без регистрации. Короче говоря, русских. Кто же из полноценных граждан Республики может оказаться столь глупым, чтобы не получить необходимого документа? А русским сделать это почти невозможно.

«Коричневыми» жандармерию прозвали за цвет их форменной одежды, а также за бесцеремонность обращения и практически полную безнаказанность. Название это их не только не оскорбляло, а, кажется, даже нравилось, придавало особую лихость. Я достала свое гимназическое удостоверение, Александр тоже. К ним уже тянул черные, негнущиеся в перчатках пальцы один из жандармов.

– Значит, брат и сестра, школьники, – хмыкнул он, уставившись на меня белыми, без ресниц и бровей, глазами. Мне стало страшно и почему-то так мерзко, как не было еще никогда. Белоглазый, между тем, обращался уже к брату. – Люди родину защищают, жизни своей не жалея, а ты, умненький-благоразумненький, в классе отсиживаешься. Синусы там, косинусы разные зубришь, истории с литературами. А за Город кто постоит, за нацию? Еще и патлы себе отрастил, как пидор поганый. А другие-то, нормальные парни, жизни свои за таких, как ты, отдают.

Белоглазый снял с начисто бритой головы коричневую фуражку с фиолетово-желтой, в цвет национального флага, кокардой и демонстративно провел рукой в перчатке по ужасному розовому шраму, проходившему через весь череп. Александр молча смотрел мимо Белоглазого, не выражая абсолютно никаких эмоций. Всем хорошо известно, что спорить с жандармами себе дороже.

Однако в пререкания с Белоглазым все-таки вступили. Смелой оказалась пожилая тетка в нелепом клетчатом пальто и старой кроличьей ушанке, из-под которой выбивались колечки плохо завитых выбеленных волос.

– Как же, родину он защищает, жизни не жалеет. Ты, Альфред-белоглазый, расскажи, расскажи, как тебе в пьяной драке голову-то пробили. Или как из пятого класса выгнали за то, что и читать толком не выучился. Вот они, солдатики, которым ты хамишь здесь, – защищают, а ты с бабками на центральном рынке воюешь, грошами их не брезгуя, взятки берешь да контрабандой занимаешься. Я про тебя, поганца, все знаю.

Онемевший на миг Белоглазый, уставил свои страшные глаза на женщину и, видимо, узнав, взревел дурным голосом:

– Ах ты, карга старая! Ну, ты у меня попляшешь, как в аду на сковородке, ты у меня получишь!

– Как вы можете, так разговаривать с женщиной! И потом, вы же официальное лицо, своим поведением вы, молодой человек, дискредитируете государство, – не выдержал тоже немолодой мужчина, темноволосый, в толстых очках в модной оправе.

– Я тебе не «молодой человек», а сержант военной полиции, гнилой ты потрох, жидяра пархатый. А ну-ка, Роб, выведи его на свежий воздух, разберемся сейчас, что за артист-контрабандист.

– Да как вы смеете! – мужчина попытался было сопротивляться, но тот, кого Белоглазый назвал Робом, тощий, длинный, с кукольным розовощеким лицом, вышвырнул его в переднюю дверь вагона. На улице под конвоем троих вооруженных автоматами «коричневых» уже стояли двое солдат, молодой парень в слишком большой для него мешковатой дубленке и мужчина лет сорока, небритый и, судя по всему, нетрезвый. Узнавшую Белоглазого тетку тот почему-то из трамвая выводить не стал.

Поправив ржавого цвета нарукавную повязку командира патруля, Белоглазый прицепился к мальчишке с обмороженными щеками.

– А тебе что, особое приглашение нужно? Показывай свои документы!

Мальчишка молчал и не двигался и только неловкие от холода пальцы его нервно дергали клапаны карманов на куртке.

– Ты что, немой? Ну так мы тебя быстро разговорим сейчас. Документы, я говорю.

Отвердевшие мальчишкины губы вдруг дрогнули и обмякли.

– Я забыл, дома у меня остались, – почти прошептал он. На вид он казался годами двумя-тремя старше меня, лет пятнадцати, а голос был совсем детский, лишь чуть сипловатый. Но даже в этом невнятном шепоте отчетливо звучал русский акцент. Как большинство тех русских, кто владеет государственным языком, пусть и прилично, но не в совершенстве, он слишком смягчал «л» и «м» перед гласными, а звук «о» произносил чересчур кратко и отчетливо.