Страсть - Виктория Вайс

Все эти разговоры не могли не закончиться сексом. Иштван хоть и был обижен, но виду не подавал, тем более обещанный десерт был таким вкусным, что думать хотелось всё меньше и меньше. Ему хотелось зарыться в её пахнущее страстью тело и представлять себя античным героем, стройным, красивым, сильным и ненасытным. Ну с ненасытность всё было в порядке, а вот всё остальное приходилось дорисовывать в мечтах… И не только ему. Лили тоже изо всех сил старалась не спугнуть хрупкое возбуждение, которое она с таким трудом раскачала внутри себя, фантазирую о предстоящей съёмке. Она даже не открывала глаза, чтобы снова не увидеть этот кривой нос, эти противные колючие усищи, скрывающие два неровных ряда жёлтых зубов и этот волосатый живот с бездонной пропастью пупка. Она однажды опрометчиво засунула туда палец. Боже, как это было противно! Палец вонял несколько дней, не помогали ни дезодоранты, ни мыло. Пришлось его забинтовать, а всем сказать, что порезалась.

— Я нашла партнёра, — услышал Иштван щебечущий голосок Лили в телефонной трубке. — Когда будем снимать?

— До завтра потерпишь? — попытался пошутить он.

— Будет трудно, но я постараюсь.

Нора была учительницей русского языка в местной школе и подрабатывала преподаванием венгерского советским офицерам. К Викиному отцу она приходила по субботам. Они запирались на кухне, и обычно часа полтора не выходили оттуда. В это время никто не имел права зайти к ним, даже чаю нельзя было попить. А ещё: не кричать, не грохотать, телевизор не включать, по телефону не звонить. В квартире вводился режим тишины — папа учил венгерский язык. Смешно, с Викой никто не занимался, но она знала больше, чем погруженный в обучение папа. Не желая нарываться на вопли отца, что все, мол, своей постоянной болтовнёй и непрерывным хождением возле двери, мешают ему выполнять приказ начальства совершенствоваться в изучении языка братского народа, домашние расходились кто куда — мама шла по магазинам, а Вика отправлялась гулять во двор.

Так продолжалось почти полгода, пока её мама случайно не обнаружила, что отцовские занятия почему-то переместились из кухни в спальню. Вика хорошо запомнила этот скандал, крики, битье посуды, слезы. Запомнила, как отец сложил чемодан, и куда-то с ним убежал, через день вернулся, долго валялся у жены в ногах, а она плакала, гладила его по голове и обзывала блядуном, как после всего этого до самого утра скрипела их кровать, как они утром снова пили чай и ворковали словно влюблённые голубки.

— Ну, что ты в ней нашёл? — попыталась расставить последние точки жена. — Ты видел какая у неё жопа? Как мой кулачок. А сиськи? Разве это сиськи…

— Софочка, я же извинился, — обжигая губы горячим чаем начал оправдываться муж. — Бес попутал. У неё черти какие-то в глазах. Не совладал я, прости…

— Неужели она в постели лучше чем я? — не унималась она. — Паша, ты мне скажи… Ты же попробовал и её и меня.

— Софа, остановись, дочка всё слышит.

— Да что она понимает, сопля ещё совсем, — ответила она и, повернувшись крикнула дочке. — Вика, а ну быстро в свою комнату. Не видишь мы с папой серьёзно разговариваем.

— Знаю я ваши серьёзные разговоры, — фыркнула дочь, вышла из кухни и уже из коридора громко добавила. — Опять тарелки начнёте бить…

Нет, тарелки они больше не били, но напряжение в доме было такое, что можно было спички поджигать без коробка. Но вся эта вновь вспыхнувшая любовная идиллия была зыбка как утренний туман. Её мама стала походить на сыщика. Она постоянно проверяла вещи мужа, нюхала их, выворачивала карманы, искала что-то, даже трусы, которые он бросал в стирку, подвергались тщательному исследованию. Почти каждый осмотр заканчивался какой-то находкой: то длинный чёрный волос на кителе, то затёртый красный след от помады на воротнике парадной белой рубашки, то едкий запах французских духов, перебитый «Шипром». Хуже всего было, когда на его трусах обнаруживались странные засохшие пятна. И тут Софа не выдерживала. Помаду, волос и духи ещё можно было как-то объяснить, а вот это не поддавалось никакому объяснению… Муж изворачивался как мог, но запах этих пятен нельзя было спутать ни с чем.

И он снова собрал чемодан и ушёл, а жена утром парадно накрасилась, одела своё лучшее кримпленовое платье, и пошла к начальнику политотдела части подполковнику Звереву. Она плакала и жаловалась на упавший моральный облик своего мужа, майора Тимофеева, требовала наказать его, но не сильно, а так, чтобы он перестал ей изменять и вернулся домой, наказать серьёзно нужно разлучницу, у него же есть такая власть. А её муж в это время лежал на широкой кровати той самой разлучницы, пил крепкий кофе и заедал огромным бутербродом с ветчиной. Рядом сидела Нора, и смотрела на своего мужчину слезящимися от влюблённости глазами.

Не успел майор Тимофеев появиться в части, как позвонил дежурный, и передал приказ начальника политотдела срочно явиться к нему в кабинет.

— Да ты шалун, как я посмотрю, — начал издалека подполковник Зверев. — Давно с берёзками не обнимался?

— Не совсем понял, — бодро ответил майор, вытянув руки по швам.

— А тут понимать нечего, — понизив голос произнёс начальник.

Он подошёл вплотную, намотал на ладонь его галстук, потянул на себя, и уже совсем тихо, почти шёпотом, но очень властно, сказал, глядя прямо в глаза:

— Сегодня же вечером ты возвращаешься в семью. О своей сучке забудь. Узнаю, разжалую и отправлю без партбилета дослуживать в самый дальний гарнизон на любимой родине. Ты понял меня? Второй раз повторять не буду.

— Так точно, товарищ подполковник, всё понял, — бодро ответил майор Тимофеев. — Никогда больше подобное не повториться. Разрешите идти?

— Иди, гуляка. Позвони жене, чтобы не волновалась. И скажи ей спасибо… Павел Андреевич.

Он с трудом досидел до конца рабочего дня, постоянно ёрзая и отвлекая себя какими-то делами от мыслей о предстоящем вечере. А когда стрелки часов приблизились к шести, и сослуживцы бодро разбежались по домам, ему стало вообще страшно. Он долго собирался, перекладывал какие-то бумажки, рылся в столе, а потом медленно брёл по улице, оттягивая тягостный момент признания своей слабости. Что такое любовь в сравнении с благами службы в теплом местечке. Сегодня любовь есть, а завтра растает, как снег, даже следа на асфальте не останется. А служба — это всё! Это нормальная жизнь сейчас и нормальная жизнь потом. Он убеждал себя в прописных истинах, хотя в этом не было смысла, он даже не собирался делать выбор, просто боялся признаться Норе, что предаёт её ради собственного спокойствия.

Приободрившись, похлопав себя по щекам, майор Тимофеев воткнул ключ в замок, и вошёл в квартиру, ставшую ему в последнее время почти родной. Из кухни вкусно пахло и было слышно, как на плите, что-то громко шкварчит. Нора не услышала как он вошёл, и даже не оглянулась, когда открылась кухонная дверь. Натянув на лицо улыбку, Павел Андреевич подошёл сзади и крепко обхватил Нору руками.

— Как ты меня напугал, — игриво произнесла она, сделав вид, что испугалась. — Проголодался? Садись, сейчас накормлю.