Стеклянная женщина - Кэролайн Ли

Она снова окинула взглядом поля и холмы, высматривая знакомый силуэт Паудля, но его нигде не было видно. Остальные сельчане потянулись по домам. Кое-кто, проходя мимо, здоровался с Роусой и тут же, повернувшись к соседям, начинал шептаться с ними. Роуса стискивала зубы и заставляла себя поздороваться. С тех пор, как умер пабби, все эти шепотки и сплетни постоянно преследовали ее. Иногда Роусе казалось, что она стоит голая в самой гуще снегопада, дрожа от холода, и все вокруг показывают на нее пальцем.

Подошла Хеди Лофтюрдоуттир и вложила в ладони Роусе пучок мха. Она была бледна, светло-голубые глаза бегали по сторонам.

– Для твоей мамы. Поможет от кашля.

Роуса кивнула и улыбнулась. Похоже, некоторые люди по-прежнему испытывают к ней сострадание. Она открыла было рот, чтобы поблагодарить Хеди, но та уже убежала, низко опустив голову, будто Роуса могла заразить ее какой-то страшной хворью.

Небо над головой походило на широко раскрытое голубое око. Ближе к полуночи оно бледнело, и солнце уходило за край горизонта, а потом в одно мгновение выныривало снова, расплескивая слабый молочный свет.

Вдали распласталась над землей покатая вершина Геклы. Она выплевывала в небо дым и пепел, а временами извергала черные камни и лаву, погребая под ними землю и людей на мили вокруг себя. Геклу издавна называли вратами в ад. Исландцы боялись ее, и многие предпочли бы умереть, чем поселиться поблизости. Однако Роуса и представить себе не могла жизни в другом месте.

Ведь тогда она была бы вынуждена расстаться с мамой. И с Паудлем.

Роуса стиснула в пальцах горстку земли и вдохнула запах черного мертвого пепла, день за днем обещавшего, что горы останутся здесь навсегда.

Было что-то успокаивающее в этой их строптивой непреклонности. Горы прогоняли мысли о призраках и духах. Прогоняли мысли об отъезде.

Два дня спустя к ним в дверь постучали. Роуса сразу поняла, кто это: в Скаульхольте никто никогда не стучался.

Она не стала ничего рассказывать маме ни о церковной службе, ни о широкоплечем незнакомце и теперь, услышав стук, застыла на месте.

Сигридюр пошевелилась, закашлялась и окинула дверь мрачным взглядом, как будто это дверь была виновата в том, что ее разбудили.

– Святые угодники! – пробурчала она. – Открой, Роуса.

Роуса притворилась, будто так увлеклась вязанием, что не слышала просьбы. Постучали еще раз. Она по-прежнему сидела неподвижно, пока мама, все еще кашляя, не махнула рукой в сторону двери.

Роуса вздохнула, отложила работу и отворила дверь. Поток света ослепил ее, и она только и сумела различить, что высокую широкоплечую фигуру.

– Komdu sœlar og blessaðar, – сказал Йоун низким, грудным голосом.

Она заслонила глаза от света.

– Komdu sœll og blessaður.

Сигридюр из постели проворчала:

– Если это купцы, закрой дверь. Мы продали обеих коров и всех овец, которых можно было продать. Больше мне не от чего избавляться.

– Мама, это гость. Мужчина, – укоризненно прошипела Роуса. Она снова повернулась к стоящему на пороге и улыбнулась: – Извините нас. После смерти пабби мама недолюбливает чужаков. Вы Йоун Эйрихссон, bóndi Стиккисхоульмюра.

Гость неловко склонил голову, и Роуса сочла это за поклон.

– Он самый. Позволите войти?

Под темными усами блеснули белые зубы, и лицо его смягчилось.

Сердце Роусы гулко стучало, но она снова улыбнулась в ответ.

Сигридюр поджала губы и попыталась сесть на постели.

– Не обессудьте. Мой муж умер несколько месяцев назад, и…

– Соболезную вашей утрате.

Сигридюр коротко кивнула.

– Говорят, и ваша жена тоже умерла.

Он вздохнул.

– Два месяца тому назад.

– Всего лишь? Я слыхала, будто вы схоронили ее ночью, а уже наутро отправились рыбачить. Что жена померла, что собака сдохла.

– Мама! – ахнула Роуса.

– Так и есть. Только погляди на него.

Йоун сложил ладони в молитвенном жесте.

– Я похоронил ее один, это правда. Я не… – Он вздохнул, поскреб бороду. Лицо его было обветренным, в уголках рта пролегали глубокие складки, взгляд вдруг потемнел, словно захлопнули дверь. – Моей жене внезапно сделалось худо. Меня это… ошеломило. Она родом из-под Тингведлира, и в моем селении у нее было мало друзей.

Роуса вскинула руку.

– Я прошу прощения. Мама все еще скорбит, и… Боль потери остра, мы ощущаем ее каждый день.

Она указала на просевшую дерновую крышу и проломившиеся балки – древесину для починки можно было приобрести только у заезжих купцов. Из вежливости Йоун не стал откровенно разглядывать эти признаки бедности, но сочувственно кивнул.

– Вы не обязаны оправдываться, – продолжала Роуса. – Все согрешили и лишены славы Божией[4].

– Верно. – Лицо его просветлело, и голос потеплел.

Сигридюр фыркнула. Когда Магнус был жив, она вела себя сдержанней, но после его смерти перестала заботиться о том, что о ней подумают.

Однако Йоуна, казалось, это ничуть не задело. Он тяжело вздохнул.

– У меня, как и у всех, есть враги, которым только дай посплетничать. Но я оплакивал жену, поверьте. Мне горько, что я не сумел помочь ей.

Тут даже у Сигридюр хватило такта придержать язык.

Йоун повернулся к Роусе.

– Я слышал, епископ Магнус был человек добродетельный. Достойный глава достойного семейства.

Сигридюр снова нахмурилась.

– Как видите.

Повисло тяжелое молчание.

Сигридюр не сводила глаз с лица Йоуна.

– Роуса, – бросила она, – принеси-ка гостю еды и питья.

Роуса отодвинула штору из воловьей кожи и прошла в чулан. Отсюда все по-прежнему было слышно. Голос Сигридюр зазвучал так резко, что она вздрогнула.

– Вам стоило к Маргрьет наведаться. У нее и овцы, и дочери есть. Уж она-то не откажется выменять кого-нибудь из них на пару локтей домотканого сукна или на мешок сушеной рыбы весом со свой товар.

Роуса зачерпнула и плюхнула на тарелку немного skyr, налила две кружки эля и поспешила обратно в baðstofa.

Губы Сигридюр были сжаты.

– Я устала. – Она кивнула на дверь. – Спасибо, что зашли к нам. Bless.

Йоун поклонился.

– Bless. Извините за беспокойство.

Он повернулся к двери.

Роуса бросила на Сигридюр свирепый взгляд.