Портрет призрака - Грегори Норминтон

— Поверь, это зрелище не стоит того, что на него затрачено. А цена его холеному виду — счастливые улыбки твоих детей.

— Я еще слишком мал, чтобы думать о детях, сэр.

— Тогда цени хотя бы свою свободу, пока она у тебя есть.

Джем указывает дорогу к дому, хотя особой нужды в этом нет. Здание величественней, чем Томас Дигби представлял себе: первый этаж из мэйдстоуновского камня; в стенах верхних этажей множество узких треугольных окон; под проливным дождем вяло дымят целых пять труб.

— Полагаю, он дома?

— Я видел его в саду сегодня днем, сэр.

Дигби кладет в ладонь мальчика монетку. Глядя, как его коня уводят отдыхать, он чувствует сильный голод и не менее сильную тревогу — но решительно шагает к дверям.

Дорожка разъезжается под ногами; ветер треплет ставшие бесформенными кроны деревьев. Дигби бросает взгляд на кирпичную стену, что окружает сад позади темных подстриженных деревьев. Сбоку от дома — прудик, ливень хлещет по поверхности стоячей воды. Уже взявшись за дверной молоток, Дигби замирает в нерешительности. Он подумывает о бегстве, о том, чтобы вывести из конюшни измученную лошадь, снова вскочить в седло и помчаться галопом обратно в Лэмбет. Но ливень становится еще сильней, и это прекращает колебания Дигби и придает ему мужества — видно, провидению угодно, чтобы он остался.

Едва слышный стук кажется ему сдавленным окриком, обращенным к глухому, равнодушному дому. Открывается решетчатое окошко; его спрашивают, кто таков. Дигби коротко отвечает, силясь рассмотреть человека по другую сторону двери. Да нет, конечно же, нет, разве он стал бы сам отвечать на стук?

— Мы не ждем гостей, — сухо произносит слуга.

— Я не назначал визита, — из-за ливня и ветра Дигби вынужден почти кричать, — но прибыл по неотложному делу. Он будет рад видеть меня. — Разглядеть лицо слуги через небольшое окошко невозможно, это черное отверстие приводит Дигби в отчаяние. — Впусти же, я промок до костей.

— Подождите, — следует ответ, и окошко захлопывается.

Дигби едва сдерживается, чтобы не пнуть дверь ногой. Он сжимает кулаки, до боли вдавливая ногти в ладони, пока не приходит в себя. Но вот за дверью слышатся голоса. Он узнает один из них, тот, что более низкий. Пока он думает, не отступить ли на шаг-другой, чтобы не показаться бесцеремонным, дверь уже отпирают.

Судя по звукам, сперва поднимают щеколды, потом сдвигают засов в скобах. Дверь распахивается. Горят свечи, их свет бьет в глаза, и вот наконец коренастая фигура заполняет дверной проем. Томас Дигби снимает шляпу, показывая лицо.

— Господи помилуй!

— Натаниэль.

Он рассматривает хозяина дома и приходит к заключению, что годы пощадили его. Он стал похож на сельского сквайра: упитанный, подбородок чуть ли не двойной, на пухлых щеках румянец. До чего же жалко рядом с ним должен сейчас выглядеть Дигби — грязный, с дождя, словно бездомный кот. Однако Дигби пытается улыбнуться, изображая что-то вроде поклона. Когда он поднимает голову, изумление на полускрытом тенью лице хозяина уже почти исчезло, но недоумение осталось.

— Но… Боже правый… Что привело тебя сюда?

— Я был в Дувре и там услышал о тебе. Мне сказали, ты унаследовал поместье в этом приходе. Ты порядком раздобрел.

С края крыши хлещут струи ливня, то сильней, то слабей, точно спазматические выплески из артерий дома. Дигби смотрит из-под капель на ресницах на дородного хозяина дома, удивленного настолько, что он в грозу держит гостя за порогом. Он понимает, что для Натаниэля он сейчас всего лишь призрак, эманация прошлого, которой пока что не хватает вещественности, которая еще не имеет права на гостеприимство живущих здесь. Чтобы опровергнуть это, он изображает чихание, и Натаниэль, судя по всему, вспоминает о приличиях.

— Входи же, Томас, — говорит он, делая величественный приглашающий жест. — Скверное сейчас время для путешествий.

Еще бы. Оперяющийся тиран и сын тирана, обладатель французских жеманных манер вернулся на английскую землю. Все разрушено, осквернено; попрана воля Господня.

— Да, скверное, — соглашается Дигби.

— Разумеется, я говорю о ливне.

Дигби входит, не глядя на дряхлого слугу, что оставил его стоять под дождем. Перед ним полированные дубовые панели; дрожащее пламя свечей; огромный сундук, накрытый персидским ковром. Гобелены, всколыхнутые ветром, что влетел вместе с гостем, мало-помалу вновь повисают неподвижно. Пахнет горящим деревом, тимьяном и сладким базиликом. Да, думает Дигби, в таком убежище и вправду можно поверить, будто этот мир хорош и справедлив.

— Фредерик, горячего вина нашему гостю. И велите Лиззи накрыть на стол.

Слуга выходит, волоча ноги. Хозяин то и дело потирает руки — похоже, он порядком не в себе, но возможно, это просто нервы. Дигби бросает взгляд на его красивые, тонкие и длинные пальцы: кутикулы ногтей испачканы грязно-желтым.

— Досталось тебе, пока добирался, — замечает Натаниэль.

— Думал, сумею обогнать грозу.

— По пятам шла, да?

Дигби кивает и, поскольку не находит слов, проводит руками по лицу, словно стряхивая с него водяную маску.

— Ты, должно быть, весь продрог, Томас. Проходи сюда, обсушись. В гостиной топится камин.

Хозяин дома прочищает горло, но без толку, и, ведя Дигби по коридору, он все продолжает кашлять. Перед дверью в гостиную какой-то человек шагает вперед, словно приветствует их. Дигби не сразу узнает собственное отражение в огромном зеркале в позолоченной раме. С некоторым удовлетворением он отмечает глянец, наведенный дождем на плащ, и разгоревшиеся от скачки щеки. На лбу красноватый отпечаток — след слишком туго надвинутой шляпы.

— Э-э… позволь предложить тебе переменить одежду.

— Нет нужды, — отвечает Дигби. — Добрый огонь и твое общество вполне согреют меня.

В гостиной девушка-прислуга в грязноватом переднике, с рябинками на щеках, поднимается с колен и приседает, оставив мехи для раздувания углей сопеть на каминной подставке. Томас Дигби борется с замешательством, потому что он узнал ее. Она возвращается к разжиганию огня; ему с трудом удается отвести взгляд от ее пышного зада.

— Уже разгорелось, — отмечает Натаниэль. — Займитесь ужином для нашего гостя, Лиззи.

— Нет нужды, — возражает Дигби, — я вовсе не страдаю от голода.

— А должен бы.

Дигби качает головой, хотя это ложь.

— Ты уверен, что не хочешь даже перекусить?

— Благодарю, Натаниэль, ничего не нужно. — Он искоса смотрит на лицо девушки: застыв на месте, она ждет приказаний. — Разве что немного хлеба.

— И сыра, — добавляет Натаниэль, — и жареный окорок из буфетной. — Хозяин дома снова закашливается, и на сей раз кашель все же прочищает ему грудь. Кривясь, он сглатывает комок и с вялой улыбкой на губах подходит к стулу.