Мадам Осень - Инна Бачинская

Он наливает себе кофе, доливает коньяку. Семья накормлена, можно расслабиться. Отец-кормилец. Он слышит, как спускается из своей спальни жена — третья сверху ступенька трещит под ее ногой. Она появляется в дверях кухни — роскошная, крупная, с чуть припухшими после сна глазами и губами, с копной нечесаных светлых волос, в ярко-красном коротком халатике, открывающем круглые красивые коленки.

— Доброе утро! — говорит Алена хрипловатым голосом. — А мне кофе?

— Доброе, — отвечает Сунгур. — Садись. Как спала?

— Отлично! — отвечает жена, отпивает кофе и стонет от наслаждения. — Никто не варит кофе как ты, Кирка, честное слово! Кофе просто шедевральный!

И на том спасибо.

— Ты поздно вернулась… — говорит он, не то утвердительно, не то вопросительно. Приличия надо соблюдать: ты вернулась поздно, я заметил и не стану делать вид, что спал, а ты изволь объясниться… соври что-нибудь, ты же у нас мастерица. Называется правила игры.

— Ага, собрались ребята, посидели в «Сове». Я думала, ты уже спишь, не хотела беспокоить.

Думала, ты спишь, потому не отметилась, не пришла пожелать доброй ночи — что ж, объяснение как объяснение, не хуже всякого другого, приличия соблюдены.

Они, улыбаясь, смотрят друг на дружку — старые добрые друзья. Вдруг тренькает мобильник жены. Она выхватывает телефон из кармана. Взглядывает на экран. Вскакивает, бросает: «Это по работе!» — и выбегает из кухни. Возвращается через десять минут, говорит, пытаясь погасить сияние глаз:

— Ну, ничего без меня не могут, безрукие!

— Избаловала ты их, — роняет с изрядной долей иронии Сунгур, прекрасно понимая, кто звонил. Ирония — оружие пораженцев, сказал кто-то. Пораженец и есть.

— Да уж! — хмыкает жена. — Юрка бывает дома хоть изредка? — переводит разговор. — Когда он вернулся?

— Изредка бывает. Около трех, кажется, — говорит Сунгур. Он старается не пялиться на жену, но не может удержаться… Он женился на Алене по страстной любви, и восхищение женой с годами не прошло и не поблекло, она по-прежнему желанна, прекрасна… она — чудо, вроде метеора — горит ярко, сжигая все вокруг, сжигая, согревая и освещая, и он благодарен, что может греться в ее тепле… хотя бы греться. Старый беззубый Акела…

Некий психиатр в тэвэ рассуждал о браках немолодых мужчин с молодыми женщинами. Вы себе не представляете, говорил он, и голос слегка дрожал от распирающих его чувств, молодая женщина… это вибрации, энергия, взрыв, полет! Мужчина молодеет рядом с молодой подругой, плечи распрямляются, даже седина исчезает… и хронические болячки и давление! Все исчезает. Он силен, бодр, активен… гм… в этом самом смысле, бегает по дискотекам, танцует до упаду, он снова молод, он обманул время и счастлив. И продолжается это удовольствие около двух лет, подсчитали ученые. Два года или почти два года активной жизни, а потом… А что потом? А потом подруга по-прежнему хочет дискотек и поездок, он же, увы, сдулся, ему бы полежать после обеда с газеткой, а вечером перед телевизором, а отпуск на любимой даче, где можно ходить в трусах, и в спортзале давно не был. И снова печень, и давление, и плешь на затылке… Как-то так. Природу не обманешь, к сожалению.

Иногда он испытывал желание ударить ее, закричать в ее бесстыжие глаза: я знаю, где ты была и с кем, дрянь, шлюха! Ненавижу! А что дальше? Он отдавал себе отчет, что она сильнее и может ударить больнее, что он навсегда останется… как бы это поделикатнее — побежденным, на лопатках. Слабаком, другими словами. А еще она ведь может собрать чемодан, образно выражаясь, и поминай как звали. Так что спасибо и на том. Правда, наверняка он ничего не знал… так, лишь предполагал. Ни имен, ни явок.

Красавица и чудовище, иногда думал он…

Жена пьет кофе, намазывает вареньем тост, рассказывает о газетных новостях, смеется. Сунгур почти не слушает, смотрит на ее оживленное лицо… хороша! и представляет себе того счастливца, с кем она была вчера. Вспоминает, как они любили друг дружку… давно, сто лет назад. Ее словечки, гортанный смех, ее привычки, жадность и смелость… все это свежо в памяти, отпечаталось навеки. Останется с ним до конца. Иногда он сравнивал себя со зрителем в кино… Вам не приходит в голову, что наша память как старый фильм — сидишь и смотришь, и понимаешь, что ты зритель уже, а не участник. А фильм — черно-белый.

О дочери Алена не спросила…

Горничная Люба проинформировала дежурного администратора Гошу о том, что на номере тридцать шесть уже вторые сутки висит «не беспокоить». Клиент уплатил за пять дней, осталось еще два, потому никто не хватился. Надо бы проверить, не случилось ли чего.

Гоша, небольшой изящный мужчина, в сопровождении Любы и дежурной по этажу Светы подошел к двери тридцать шестого и постучал. За дверью было тихо. Гоша постучал сильнее. С тем же результатом. «Открывай!» — по-командирски приказал Гоша, отступая. Люба сунула карточку-отмычку в щель; дверь распахнулась. Гоша заглянул в полутемную прихожую — на стене горел слабый желтоватый рожок светильника. Из-за Гошиного плеча выглядывали девушки Люба и Света.

Гоша сделал шаг и словно споткнулся, издав хриплый звук — среднее между кашлем и всхлипом. Люба пискнула и зажала рот рукой. Света охнула, схватилась за сердце и прислонилась к стене.

Постоялец лежал на спине, заняв все пространство неширокого коридора. Здоровый толстый мужик, неподвижный, с разбросанными руками и запрокинутой головой; полураспахнутый белый махровый халат в бурых пятнах, торчащее из груди орудие убийства — ножницы. Неяркие блики света на кольцах белого металла…

…На происшествие прибыл майор Мельник, дельный опер, серьезный до мрачности — казалось, его лицо было вытесано из камня: жесткая складка между густыми бровями, жесткие складки от крупного носа к уголкам жесткого рта. Добавьте сюда мощный разворот плеч и тяжелую поступь, и манеру смотретьтакимвзглядом, что у любого, даже невинного как младенец, появлялось желание закричать: «Это не я! Честное слово! Я больше не буду!»

— Пятно на репутации отеля, — трагически заламывал руки Гоша, человек нервный, холерического темперамента. — Никогда ничего подобного! «Лошадь» уже бьет копытом, заняли весь холл! Выбросят в вечерних новостях, шакалы!

«Вечерняя лошадь» была самой крутой городской газетой быстрого реагирования, собирающей слухи и сплетни, и подвизался там известный и всеядный журналистский авторитет Лео Глюк, спец по криминалу, летающим тарелкам, околокультурным событиям и тайным подземным пещерам. Именно он, культовый Лео Глюк, бил в холле копытом на пару с папарацци Костиком. Звали журналиста на самом деле Алексей Генрихович Добродеев, и был это большой толстощекий шумный и очень подвижный человек с голубыми широко открытыми любопытными глазами, оптимист, везде чувствующий себя как дома, готовый сию минуту бежать, действовать и информировать общественность. За эту готовность и оптимизм по жизни в журналистских кругах была у него кличка Пионер; среди узкого круга еще Лоботомик. С майором Мельником они были старыми добрыми знакомыми. Полчаса назад Добродееву позвонил его старый информант, портье Толик по прозвищу Аллегараж. «Давай к нам, пахнет жареным», — конспиративно прошипел Толик, и журналист, захватив Костика, помчался как на пожар.