Савитри - Ауробиндо

ней на род более благородный указывало.

Близкий к шири земли, сокровенно к небесам близкий,

Возвышенный и сладкий ее юный широко видящий дух,

Путешествующий через миры великолепия и покоя,

Перелетел пути Мысли к нерожденным вещам.

Пылка была ее самоуравновешенная незапинающаяся воля;

Ее ум, белой искренности море,

Страстный в потоке, не имел ни одной мутной волны.

Словно в динамичном и мистическом танце

Жрица безупречных экстазов,

Вдохновляемая и управляемая из свода являющего Истины,

Двигалась в некой пророческой пещере богов,

Сердце безмолвия в руках радости

Заселяло созидательными богатыми ударами

Тело, подобное рассвета параболе,

Что казалось для завуалированной божественности нишей

Или золотой храмовой дверью к вещам запредельным.

Бессмертные ритмы качались в ее временем рожденных шагах;

Ее взгляд, ее улыбка пробуждали небесное чувство

Даже в земном веществе, и их интенсивный восторг

Изливал небесную красоту на жизни людей.

Широкая самоотдача была ее актом врожденным;

Великодушие, как моря иль неба,

Окружало своим величием все приходящее

И давало ощущение возвеличивания мира:

Ее доброжелательная забота была сладким умеренным солнцем,

Ее высокая страсть — голубых небес равновесием.

Как может душа лететь подобно птице преследуемой,

Спасающейся на крыльях усталых от мира штормов,

И достигнуть покоя, как груди памятной,

В небесах безопасности и великолепного мягкого отдыха,

Так можно было испить жизнь опять в потоках медового огня,

Вновь вернуть привычку к счастью утраченную,

Чувствовать ее яркой природы окружение славное,

И расправить радость в ее тепле и правлении цвета.

Глубина сострадания, убежище тихое,

Ее внутренняя помощь отпирала ворота на небо;

Любовь в ней была шире вселенной,

Весь мир мог найти убежище в одном ее сердце.

Великое неудовлетворенное божество здесь могло жить:

Избавленное от карликовой самости спертого воздуха,

Ее настроение могло приютить его дыхание более высокое,

Духовное, что могло сделать все вещи божественными.

Ибо даже ее бездны были секретами света.

Она была одновременно молчанием и словом,

Континентом самораспространяющегося мира,

Океаном ровного девственного пламени;

Сила, тишина богов были ее.

В ней Любовь нашла ширь подобную собственной

И свой высокий горячий эфир перенесла на другую основу,

И двигалась в ней как в своем естественном доме.

В ней она встретила свою собственную вечность.

До той поры ни одна траурная линия не пересекала тот луч.

На хрупкой груди этой ненадежной земли

С той поры, как ее орбита взирающая в своем ограниченном дыханием доме,

Раскрывающаяся с симпатией на более счастливые звезды,

Где жизнь не подвержена перемене печальной,

Помнила красоту, которую игнорируют веки, подчиненные смерти,

И удивлялась на этот мир хрупких форм,

Несомый на лоскутах-парусах мерцающего Времени,

Безнаказанность нерожденных Могучих была ее.

Хотя она училась нести груз человеческий,

Ее шаг еще сохранял меру богов.

Дыхание земли не смогло замутнить это блестящее зеркало:

Пылью нашей смертной атмосферы незапятнанное,

Оно еще отражало духовную радость небес.

Те, кто жил внутри ее света, почти видели

Ее друга детства в вечных сферах,

Из своих недосягаемых царств нисходящего

В ее прихода притягивающего пробуждение светлое,

Огненно-белого дракона-птицу блаженства бескрайнего,

Парящего на горящих крыльях над ее днями:

Небесный спокойный защитник посланное дитя охранял.

Пылающая орбита была ее границами ранними,

Годы подобны золотым одеяниям проходящих богов;

Ее юность восседала на троне в счастье спокойном.

Но радость не может без конца продолжаться:

Есть в земных вещах темнота,

Что не выносит долго слишком довольную ноту.

На нее неизбежная Рука легла тоже.

Вооруженное Бессмертие терпело западню Времени.

С ней имел дело тот, кто обремененное встречает величие.

Назначающий испытание и путь,

Тот, кто избирает в этом истреблении души

Смерть, падение и горе как шпоры духа,

Сомнительное божество со своим факелом боли

Осветило бездны незавершенного мира

И позвало ее заполнить ее широкой собой пучину.

Величественный и безжалостный в облике спокойном своем,

Поднимающий ужасную стратегию Вечного,

Он мерил трудность могуществом

И рыл более глубокую бездну, которую должны пересечь все.

Язвя ее элементы божественнейшие,

Ее сердце родственным борющемуся человеческому сердцу он делал

И принуждал ее силу следовать ее предопределенной дороге.

Для этого она приняла дыхание смертное;

Она бороться с Тенью пришла

И должна загадку человеческого рождения встретить

И краткое усилие жизни в ночи безмолвной Материи.

Либо с Неведением и смертью мириться,

Либо прорубать дороги Бессмертию,

Выиграть или проиграть игру для человека божественную, –

Было ее души предметом спора, разрешаемого костями Судьбы.

Но не затем, чтобы страдать и подчиняться она была рождена;

Вести, освобождать было ее славной ролью.

Здесь не было ткани производства земного,

Пригодной для однодневного пользования занятыми беззаботными Силами.

Образ, дрожащий на экране Судьбы,

Наполовину оживленный для показа минутного,

Или отвергнутый на океане Желания,

Брошенный в водовороты в безжалостном спорте

И швыряемый в Обстоятельства пропасти,

Создание, под ярмом сгибаться рожденное,

Имущество и игрушка господ Времени

Или еще одна пешка, которой суждено быть передвинутой

На одно медленное движение вперед на неизмеримой доске

В шахматной партии земной души с Роком,-

Таков человеческий образ, рисуемый Временем.

Здесь сознательная оправа была, саморожденная Сила.

В этой загадке сумерек Богов,

В этом медленном и странном компромиссе нелегком

Между ограничивающей Природой и безграничной Душою,

Где все должно двигаться между упорядоченным Случаем

И безразличной слепой Неизбежностью,

Слишком высоко разгораться духовный огонь не осмеливается.

Но стоит встретить ему интенсивное изначальное Пламя,

Ответное касание может все созданные мерки смести

И земля осядет под Бесконечности весом.

Этот необъятный материальный мир есть тюрьма:

На каждой дороге стоит вооруженный каменноглазый Закон,

У каждых ворот огромные неясные стражи шагают.

Трибунал серый Неведения,

Инквизиция священников Ночи

Восседают над приговором авантюристке-душе,

И таблицы дуальные и нормы Кармические

В нас обуздывают Титана и Бога:

Боль со своей плетью, радость со своей серебряной взяткой

Сторожат Колеса неподвижность кружащую.

Оковы надеты на высоко взбирающийся разум,

Печать ставится на слишком большое широко открытое сердце;

Смерть останавливает странствующего открывателя, Жизнь.

Так стоит трон Несознания в безопасности,

Пока медленные витки эпох проходят

И Животное пасется за священной оградой,

И золотой Ястреб пересечь небеса больше не может.

Но кто-то встал и зажег безграничное пламя.

Осужденная темною Силой, что ненавидит любое блаженство,

На ужасном суде, где жизнь должна за радость платить,

Приговоренная судьей механическим

На болезненное наказание людскими надеждами,

Свою голову она не склонила перед непреклонным декретом,

Обнажая свое сердце беспомощное удару судьбы.

Так в человеке склоняется и склоняться должна рожденная разумом воля,

Послушная законам, установленным издревле,

Без апелляции принимающая низших богов.

В нее сверхчеловеческое свое семя бросило,

Свои могучие крылья мечты сложить неспособный

Ее дух отказался держаться за обычную почву