Приют для бездомных кактусов - Сухбат Афлатуни

своей кашей и задумался.

– Батю, кажись, точно того… уволят.

– Не, – снова поморщился Митяй.

Митяй верил всему, что попадало ему в уши, но сперва выражал сомнение. Ему казалось, что тех, кто ничему не верит, больше уважают.

– Прошлый раз Саныча уволили, – сказал Петров как бы самому себе. – Позапрошлый раз – Петьку-завхоза… Если этот их корреспондент…

– А мне ночью… – Дорошенко поправил очки, – …а мне приснилось, что меня убивают.

Митяй снова скроил недоверчивую физиономию. Петров проглотил кашу:

– Иди холодной умойся. И в медпункт зайди.

Подошел дежурный и стал собирать тарелки, чтобы разложить в них макароны.

– Скажи, чтоб пополнее, – пошутил Петров.

– Лопнешь, – ответил дежурный, как и было принято отвечать в таких случаях.

– Сам лопнешь… Жрете по две порции!

– И ты жрешь, когда на дежурстве.

Это было правдой, и оттого еще обидней.

Петров выхватил тарелку обратно и со стуком поставил перед собой:

– Подавитесь своими макаронами… вообще не буду.

Дежурный дернул плечом и отправился дальше, мысленно приплюсовав к двум своим порциям еще одну.

– Петров!

В дверях стоял Батя Виталий.

– Опять бакланишь?

Петров напряженно глядел в тарелку, чувствуя, что придется опять отжиматься, а может, и хуже.

– От макарон отказался, – неохотно донес дежурный.

Остальные коротко хохотнули и замолкли, вернувшись к своим тарелкам и поглядывая на Батю.

– Зайдешь после завтрака в воспитательскую. – Батя, чуть ссутулясь, вышел.

Петров продолжал сидеть неподвижно, только уши стали малиновыми.

– Опять кактусы отнимут? – предположил шепотом Митяй.

Прогорланив обычное: «Спасибо нашим поварам за то, что вкусно варят нам!», контингент повставал и повалил к выходу.

Ключ, который Батя Виталий достал за несколько шагов до двери, не понадобился, воспитательская была открыта. Шумел чайник, возле него переодевался Денисыч, в трусах и пиджаке; на стуле висели серые брюки.

– Хоть бы закрылись, – сказал Батя Виталий, кивнув на «здрасте».

Они были на «вы».

Денисыч из-за шума чайника не расслышал, взял брюки и стал неторопливо погружаться в них. Застегнул ремень и подобрал с пола снятые джинсы:

– Про корреспондента слышали?

Батя Виталий, успевший устроиться в ободранном кресле, кивнул.

Денисыч достал три чайных пакетика и ощупывал их, точно между ними могла быть разница.

– Вам сделать? – поглядел на Батю.

– Я вот думаю… куда мы прикатимся? Со всем вот этим… Да, сделайте.

Денисыч снова ощупал несколько пакетиков и налил в свободную кружку кипятка.

– Контингент всё тупее, – Батя Виталий вдавил затылок в обивку кресла. – Ни читать, ни писать. Первые хоть знали, кто такой Пушкин.

– Пряники будете?

Пряник оказался твердым, Батя размачивал его и скусывал сладковатую кашицу.

– …А если спросят, почему босиком ходят, – говорил Денисыч, – то ведь так лучше энергетика земли проходит…

Года четыре назад Денисыч устроился сюда психологом. Выглядел он тогда лучше и увлекался психоанализом; имя Фрейда не сходило с его тонких маленьких губ. Потом было увлечение восточной мудростью. Теперь в сумке Денисыча виднелись «Велесовы книги».

– Земля – она всё своей энергией оплодотворяет, – говорил Денисыч, доедая пряник.

Батя поднял голову и прислушался.

Денисыч тоже замер, с раздутыми от пряника щеками и недосказанной мыслью.

«Нет! Не-е-ет!..»

Батя рванул с кресла в коридор. Денисыч трусцой побежал в медпункт.

В конце коридора клубилась толпа.

– Не-е-е… – визжало откуда-то из середины. Батя расталкивал побелевших пацанов.

Дорошенко бился на полу в каше вышедшего из него завтрака.

– По комнатам… – зашипел Батя. Кричать в таких случаях было нельзя, у кого-то еще могло начаться.

Дорошенко поджимал ноги, пытаясь принять позу зародыша. Под рубашкой, измазанной макаронами, краснели порезы.

Батя присел и стал вытягивать Дорошенко ноги, одну, потом другую. Пацаны пятились, но не расходились. Раздался топот, Денисыч тащил заспанного медбрата Колю, тот на ходу распаковывал одноразовый шприц, из последних запасов.

– Идите… Идите, ребятки, – разгонял пацанов Денисыч.

Те отходили, но недалеко; едва Денисыч отпускал их, застывали, повернув головы в сторону Дорошенко.

Медбрат Коля распилил ампулу, поймал плясавшую руку и прижал к полу. Порезы углублялись; Коля мял пухлую дорошенковскую руку и искал вену.

Со второй попытки нашел. Батя к тому времени разогнул Дорошенко ноги. Дорошенко, дернувшись, замолк. Порезы, или, как их правильно называть, стигмы, побледнели. Дорошенко засопел и, не открывая глаз, позвал:

– Мама…

Батя поглядел на Денисыча: это была обязанность психолога. Денисыч опустился на пол, чуть брезгливо приподнял запачканную голову Дорошенко и поместил себе на колени. Затем, как и требовалось, погладил два раза по коротко стриженным волосам:

– Я здесь… Я с тобой. Я тебя люблю.

Он припарковался у стены, темноватой от пролившегося под утро дождя.

Ноги, несмотря на включенный обогрев, не хотели согреваться.

Взяв нужное, вышел из машины; за спиной хрюкнула сигнализация.

– Некрасов Юрий Сергеевич… – Охранник вернул журналистское удостоверение и поглядел на гостя. – А письмо есть?

Журналист снова запустил руку в сумку. Увидев листок с печатью, охранник кивнул:

– Проходите. Предупреждали нас, – снял с гвоздя синюю куртку. – Постойте снаружи, сейчас провожу.

Двор «воспитательного объекта» оказался большим и запущенным. У забора, вплотную друг к другу, росли две липы; из-под асфальтовой дорожки лезла молодая елка. Здание было двухэтажным, красного кирпича, и еще для чего-то крашенное темно-бордовым до уровня второго этажа.

Журналист, достав айфон, навел.

– Нельзя, уберите, – вышел из двери охранник.

– Почему?

Кругом было тихо, и всё, несмотря на солнечный день, отливало серым. Откуда-то доносился ритмичный ржавый скрип. Крык-крык…

– А как я без снимков репортаж сделаю? – спросил журналист, скорее чтобы поддержать беседу.

Крык-крык…

Охранник свернул за угол; журналист поотстал и воровато сделал пару снимков.

Завернув, обнаружил источник скрипа: на качелях качался мальчик лет десяти. Хотя нет, лицо было взрослым. С качелей на интерес журналиста никак не отреагировали. Мальчик-взрослый продолжал раскачиваться, выставив голые пятки.

Перед входом в корпус торчала клумба с георгинами, бархатцами и еще чем-то обычным в таких местах. Из-за густо пробивавшегося сорняка вид у клумбы был слегка запущенный, лохматый.

– Клумбу фотографируйте, – предложил охранник. – Природу можно.

– А царя природы? – попытался пошутить журналист.

С порога, щурясь от солнца, спускался Батя Виталий. Охранник изобразил что-то вроде отдавания чести:

– Гостя привел.

– Юрий Некрасов, – протянул руку журналист, – корреспондент городской га…

– В курсе, – сощурился Батя, сморгнув слезу. – Виталий…

Помолчав, добавил:

– Ильич. Старший воспитатель.

Журналист собрался сказать обычное «очень приятно», но не стал; сделал несколько шагов по ступенькам.

– Виталь-лич, я пошел? – топтался внизу охранник.

– Орлова не забудь покормить… Помрет он на этих твоих качелях.

– Да не помрет. Хорошо ему.

– Всё равно, сказал – покорми… Идемте, – Батя обернулся к журналисту, пропуская его вперед.

До занятий оставалось минут двадцать, Петров сидел в комнате один; Дорошенко оттащили в медпункт, другой сосед, Кореец,