Абонент недоступен - Фридрих Незнанский

Проскурец пожал плечами.

– Ваш или нет? – Омельченко повторил вопрос, чуть повысив голос. – Не тяните. Ну? Ваш или нет?

– Может, и мой.

– Так, так, так. А поточнее? Что значит «может»? Юлить не советую, мы располагаем свидетелями, опознавшими этот портфельчик именно как ваш. И это не блеф.

Проскурец обвел глазами лежавший перед ним портфель.

– Ровно месяц назад у меня был точно такой же. Но он пропал.

– Да ну? Пропал? Это же настоящий крокодил.

– Возможно.

– Не возможно, а именно настоящий.

– Ну и что из того?

– А то, что у нас имеются свидетели, которые в один голос утверждают, что у вас был именно из настоящего крокодила.

– Я не отрицаю. Был. Но я же сказал – он пропал.

– Как же вы так неосмотрительно себя вели? А? Виталий Федорович? Вещь немалых денег стоит.

– Я не понимаю, куда вы клоните, Игорь… м-м… простите…

– Игорь Николаевич, если вам угодно, уважаемый Виталий Федорович.

– Простите, Игорь Николаевич, я что-то никак не пойму вашей стратегии. При чем здесь этот кейс? Впрочем, догадываюсь. И все же объясните, если вас не затруднит.

– Объясню, не волнуйтесь. Всему свое время. Хотя это вы мне должны объяснить, при чем здесь эта штуковина. Но сначала давайте все же закончим. Итак, ваш это или не ваш?

– Да поймите же, таких портфелей во всем мире пруд пруди.

– Ну, допустим, не пруд…

– Ладно, согласен, таких навалом. Но все равно, я разве должен за каждый из них нести персональную ответственность, что ли?

– Хорошо. – Омельченко выдвинул один из ящиков стола и достал оттуда полиэтиленовый пакетик, в который было запаяно что-то блестящее, протянул Проскурцу. – А это говорит вам о чем-нибудь?

Проскурец взял двумя пальцами пакетик и тут же увидел, что в нем находится медная пластина, на которой выгравирована надпись: «Виталию Федоровичу Проскурцу от любящих коллег в день 50-летия. 15.06.94 г.».

– Если вы нашли это вместе с этим, – Проскурец положил пакетик на крышку кейса, – тогда все сходится: это мое. Только…

– Ну вот и отличненько! – Омельченко чуть ли не выпрыгнул из-за стола. – Не возражаете, Виталий Федорович, если мы прямо сейчас же оформим опознание по всем правилам? Таковы наши бюрократические требования, ничего не поделаешь. – И, не дождавшись ответа, снял телефонную трубку, крутанул несколько раз диск и бодро проговорил: «Надя, давай сюда понятых».

Для своих двадцати шести лет Лена Волкова к смерти относилась слишком философски. Возможно, в том был отпечаток ее профессии – биолог, специализирующийся в эндокринологии, доктор медицины американского стандарта. «Моя молодость похоронена под грудой реторт и микроскопов, а сверху ходят стадами подопытные пацюки», – любила она повторять вслух.

Все формальности, связанные с процедурой кремации отца, она перенесла с сократовской невозмутимостью. «Холодная, как рыба», – именно это она слышала за своей спиной всю дорогу. И правда, после того как Лена покинула кабинет Виталия Проскурца, она больше не проронила ни слезинки. Ее могли упрекнуть – и упрекали – в бессердечности, черствости и черт знает в чем еще, но все это по отношению к ней было несправедливо. Никому не дано заглянуть в ее душу, и потому не им судить о том, что в ней происходит. «Да, все мы смертны, – повторяла Лена прописную истину. – И смерть не всегда означает конец. Иногда смерть означает начало».

– Итак, Виталий Федорович, теперь продолжим, – сказал Омельченко, скрестив перед собой пальцы рук и мягко опустив на них свой сухой подбородок. – Если этот кейс ранее принадлежал вам, а взрывное устройство под машиной Волкова находилось именно в нем, то вот вам один-единственный вывод: убийство Владимира Сергеевича – дело ваших рук. Вы согласны?

Проскурец от неожиданности привстал.

– Ну, скажем так, не конкретно ваших. Тут без сообщников не обойтись. Это и коню понятно.

– Простите, но на каком основании вы допускаете?..

– С вашим алиби я ознакомился, – ввернул Омельченко. – Тут вы можете расслабиться. С восьми тридцати до половины одиннадцатого утра вы провели в ресторане клуба «Профи», куда, согласно вашей версии, должен был явиться и Волков. Но не явился. Досадно, конечно. Причину его неявки мы уже знаем. В любом случае ваше алиби – просто блеск! Только следствие смущает одно архиважное обстоятельство. В последнее время у вас с Волковым были очень серьезные разногласия по части финансовых дел, не так ли?

– Да, действительно. Но разве это что-то меняет?

– Ничего не меняет. Просто сумма в деле фигурирует немалая. Да, Виталий Федорович?

– Ну и что с того?

– А то, что игра стоила свеч. Ведь стоила же? Правда, Виталий Федорович?

– Я не уверен, что деньги – достаточный повод, чтобы опускаться до убийства. Мы с Волковым предпочитали честную игру.

– Красивые слова! Господин Цицерон просто отдыхает! Но только как же вы это с портфельчиком-то недодумали? А? Понимаю, старость, болезнь Альцгеймера и все такое. Однако уголовная ответственность – штука слепая, ей не до жалости.

– Этот кейс у меня пропал еще месяц назад, об этом знают многие из моих сотрудников. А с кейсом пропали и ценные дискеты, слава богу, не секретные. Но где и когда случилась эта пропажа – я не помню, тут можно уповать и на склероз, или Альцгеймера, как вы изволили выразиться.

– Вы с Волковым разбежались полгода назад, так?

– Ну, предположим.

– Если говорить кратко, то основной причиной его ухода из «Интерсвязи» явились расхождения во взглядах на дальнейшее развитие компании, так? Поправьте меня, если я ошибаюсь.

– Да, все так. Мы действительно разошлись по идейным соображениям. Но подумайте сами, разве это повод?..

– Виталий Федорович, дорогой мой, сейчас не мне, а вам думать надо. Вам, вам и только вам. Что касается меня, то в этой голове, – Омельченко постучал себя пальцем по виску, – картинка сложилась яснее ясного. Насколько я в курсе, после ухода из компании Волков неоднократно требовал выплаты по пакету акций «Интерсвязи», которым он по праву создателя компании естественным образом владел. Вы же постоянно срок выплаты оттягивали, придумывая все новые и новые причины…

– Я не выдумывал.

– Какая разница? Ну, ссылались.

– Это были более чем объективные причины. На «Интерсвязи» повис долг Российскому космическому агентству, примерно сорок миллионов.

– Долларов, если не ошибаюсь?

– Да, долларов.

Омельченко блаженно закатил глаза:

– О, майн гот! Это ж какие деньжищи! И если я опять же не ошибаюсь, то Волков требовал от вас выплатить ему примерно такую же сумму.