Клад - Алан Георгиевич Черчесов

время, историю.

– Ну а как быть с цветком? Что молчишь?

– Да пошел ты!

– Переохотилось? То-то же!..

* * *

Когда выхода нет, остается единственный выход: свой крохотный мир. Его символом и путеводной звездой для супругов отныне была Невозможка.

– Вот бы и нам так уметь расправляться с нахлынувшей нечистью!

– Неужели из этой холеры кто-то способен опять сотворить красоту?

– Вряд ли на нашем веку.

– Мы словно дрейфуем в малюсенькой лодке. Кругом все клокочет, трещит, а под днищем у нас полный штиль. Точно ухнули в море бочонок с мазутом.

– И надраили палубу.

– Капитан, задрай люк!

– Уггыррумм. Уггыррумм. Уггыррумм… Интересно, надолго поможет?

– Не думай об этом. Живи день за днем.

– Я живу.

– Мы живем.

– Кое-как выживаем.

– Нам они не указ.

– Нам никто не указ.

– Только совесть.

– И страх.

– Прекрати!

– Недавно заметил, что люди визгливей смеются, а вот говорить стали тише. И громче молчать.

– Это когда не кричат.

– Представляешь, у нас под архивом начнутся раскопки.

– Чего это вдруг?

– Пробежало шу-шу про какой-то туннель.

– Что-то унюхали, или это кротовый инстинкт их науськал?

– Навроде того. За последнее время кротов наплодилось немало. Не успеют кого-то уволить, кроты тут как тут, обживаются: новенький столик с замочком, сафьянные папочки, пристальный взгляд, анекдотцы, часы на сапфире и лощеные рожи. А еще непременно в комплекте – одеколончик с ветивером.

– Хоть пахнут приятно.

– Стараются пахнуть, но сквозь духи́ источают амбре свежевымытой пакости. Въелась им в самые поры. Не мужики, а путаны!

– И многих из ваших уволили?

– Только с осени выперли семь человек. Вручили им волчьи билеты, и поминай как звали. Будто все в воду канули.

– Ты что же, искал?

– В общем нет.

– Молодец.

– Да подлец я.

– Нигде не подлец. Был бы ты подлецом, дослужился б до замначотдела.

– Мне это не нужно.

– Нам это не нужно.

– Спасибо тебе.

– И тебе.

* * *

По новой весне в город нагрянули орды назойливых мух. Лица прохожих окрасились в мелкие крапины, затем поголовно укутались в марлю, так что снующие толпы напоминали ораву безликих пришельцев, обложенных высыпью кори.

– Я сделал открытие!

– Валяй.

– Человек человеку не друг. И не всегда даже волк. Человек человеку – инопланетянин.

– Смешно.

– Фундаментально! Потянет на Нобеля.

Перед тем как войти из подъезда в квартиру, приходилось отряхиваться, брызгать в волосы из распылителя и подлезать под москитную сетку, прикнопленную к косяку. Помогало не очень. Спасал наторелый в убийствах цветок-Караваджо. Истребив занесенную с улицы гнусь, он выдавал на-гора десятки отборных шедевров.

Те делали мир за окном чужедальним, почти нереальным, надежно отринутым.

– Словно живем в пьесе Сартра, и Невозможка – наш бравый Орест, указующий путь из смердящего Аргоса.

– Только путь наш – тупик о четыре стены.

– Не тупик, а вселенная.

– В микромикроформате.

– Не куксись. Может, еще и проскочим…

* * *

Вскоре они обнаружили, что экстравагантный питомец перенимает спонтанно оттенки их настроения и реагирует чутко на стрессы, тревоги, хандру, перепалки, сомнения. Стоило мухоловке заслышать дверной звонок, как она, встрепенувшись, принималась нервно раскачиваться и исступленно мотать тормошливой грибницей голов, будто бы истерично отнекивалась от непристойного предложения. Длилось это недолго и сопровождалось еще одной любопытной закономерностью: объявись на пороге субъекты, приветить которых в квартире не жаждали, Невозможка сжималась башками в тернистую палицу и, скрючив побеги, имитировала признаки трупного окоченения. Если же навещали супругов люди, обоим приятные (более-менее; чаще все-таки – менее: год за годом нужда в посетителях неуклонно сходила на нет, покуда совсем не отпала), цветок запирал от гостей скорлупу черепушек и, стиснув жвала, тянулся к торшеру – вроде как отвращался от тьмы в человечьем обличье.

Обзаведясь столь внимательным индикатором, можно было не красться, как раньше, к дверному зрачку (в коридорных потемках, на цыпочках), а, перекинувшись взглядами, определять, кого в дом впускать и кого игнорировать.

– Очень удобно!

– Не хуже камеры наблюдения.

* * *

Чем суровее делалась жизнь за окном (что ни день – перекрытие дорог, оцепление улиц, мигалки, спецрейды, облавы, парады, салюты, концерты и скоморошные гульбища), тем становилось растение ранимей, недужней, затерзанней.

– Сегодня меня не впустили в метро.

– Забыла, что ты в четном списке?

– Число перепутала.

– Пробиралась назад сквозь казачьи кордоны?

– Через отряды конной полиции.

– Еще повезло!

– Еще как повезло.

– Говорят, к январю ограничат мобильную связь.

– Это давно говорят. С тех самых пор, как впендюрили Руспаутину и похерили нам интернет.

– Гони штраф.

– Чего ради?

– Запрет.

– И с когда?

– С понедельника.

– Очередной циркуляр?

– Привыкай: инородное слово. Включено в категорию терминов с агрессивно-тлетворным влиянием.

– А в переводах использовать можно?

– Дождись от минкульта инструкций. Но если добавить «скандально известный», то, думаю, можно.

– Вот на Руси и построили хай-тек-средневековье!

– Да какой там хай-тек! У нас на дворе Ренессанс-мракобесие.

– Быстро ребятки управились.

– Быстро. Они же в ответе за тех, кого приручили.

– Быстро же нас приручили.

– И все ради нашей с тобой безопасности.

– Говорила тебе уезжать…

– Тогда было рано.

– А нынче уж поздно.

– Чччерт, опять!.. Весь ужался, почах и изгорбился.

– И прожилки на стеблях набухли, как вены, того и гляди разорвутся.

– Не плачь.

– Сто раз обещали при нем о плохом не трепаться!

– Возьми себя в руки.

– Это он потому, что ему за нас больно. Всем наплевать, а ему за нас больно…

* * *

Вот что почти им запомнилось: раннее утро; ноябрь; дымное, грузное небо.

На неубранной улице – слякоть. Подмерзшая за ночь, наверняка превратилась в стекло и по краям загустела стальными зубцами.

Запеленатый в безверие луч лижет ядом окно.

Глаза у супругов раскрыты и вчетвером безучастно глядят в потолок из бессонной, оборванной ночи.

Ощущение: умерли.

Знание: живы.

За желтеющей стенкой – не поенный с вечера дивный цветок.

За тягучим рассветом – привычное вялое действо: дождались будильника, прокляли все и обреченно воскресли.

Рутина!..

* * *

Через год или два – разговор:

– Знаешь, что самое странное? Нас ведь никто не ломал.

– Но в итоге сломали, как всех.

– А им стыдно, как нам – этим всем?

– Нам не стыдно, а стадно.

– Хочешь сказать, мы – не мы, а они? Я – уже и не я, а она? Но которая?

– Ты – не ты, а, опять же, они. Помнишь, у экзистенциалистов? Формула недолжного существования.

– «Я живут»?

– «Я думают». «Я делают». «Я любят».

– А ты любят?

– Я полагают, что да.

– Но ты не уверены?

– Я боятся подумать, что это не так.

– А я не боятся.

– Ты больше не любят меня?

– Я больше не знают, кто я и кто ты.

– Трусы