Стеклянный отель - Эмили Сент-Джон Мандел

– У тебя есть ее номер?

Тетя продиктовала номер.

– Если встретитесь, передай от меня привет, – сказала она.

– А вы не общаетесь?

– Боюсь, мы расстались не очень по-дружески.

– Я думал, ты вроде как должна о ней заботиться. Ты ведь ее законный опекун?

– Пол, ей уже не тринадцать. Ей не нравилось у меня жить, ей не нравилось учиться в школе, а если бы ты получше ее узнал, то понял бы, что проще стену переспорить, чем заставить Винсент делать то, что она не хочет. Извини, мне пора бежать на совещание. Давай, пока.

Пол продолжал стоять и слушать гудки в трубке, сжимая в руке посадочный талон с нацарапанным на обратной стороне номером Винсент. Он лелеял надежду на отдельную спальню для гостей, но фантазии таяли, и земля как будто начала уходить у него из-под ног. На шее болтались наушники, он трясущимися руками надел их и нажал кнопку «play» на CD-плеере – включил «Бранденбургские концерты», пытаясь успокоиться. Он слушал Баха только в те минуты, когда ему отчаянно не хватало порядка и гармонии. «Музыка поможет мне найти Винсент», – подумал он и отправился на поиски автобуса до города. Как могла бы выглядеть квартира Винсент? С кем она жила? Единственной подругой сестры на его памяти была Мелисса: она одна поддержала Винсент после того случая, когда ее исключили из школы из-за надписи «Смети меня»[2]. Она взяла несмываемый маркер кислотного цвета и дрожащей рукой в перчатке написала эти слова на северных окнах школы. Винсент тогда было тринадцать, она училась в Порт-Харди в Британской Колумбии, городке в самой северной точке острова Ванкувер, который, как ни странно, был даже менее изолированным, чем то место, где она жила. Пол не успел ее остановить, но он видел, как она выводила эту надпись, и все трое – Винсент, Пол и Мелисса – стояли и молча наблюдали, как по стеклам под несколькими буквами стекают влажные дорожки от краски. Сквозь окна с надписью темный кабинет казался нагромождением теней и пустых парт и стульев. На руке Винсент была надета мужская кожаная перчатка – бог знает, где она ее достала. Она стянула ее и бросила в мятую траву, покрытую инеем. Перчатка валялась, как мертвая крыса, а Пол беспомощно стоял рядом и глазел. Мелисса нервно хихикала.

– Зачем ты это сделала? – Пол хотел, чтобы его голос был суровым, но со стороны он прозвучал высоким и неуверенным.

– Мне просто нравится эта фраза, – сказала Винсент. Полу стало не по себе от того, как она смотрела на окно. Позади школы уже сигналил водитель автобуса.

– Поговорим в автобусе, – сказал Пол, и оба знали, что ни о чем говорить не будут, потому что Полу не слишком-то удавалась роль строгого старшего брата.

Винсент даже не пошевелилась.

– Мне пора, – сказала Мелисса.

– Винсент, – сказал Пол, – если мы сейчас не сядем на автобус, нам придется самим добираться до Грейс-Харбор и платить за водное такси.

– Ну и что, – ответила Винсент, но все же побрела вслед за братом в школьный автобус. Мелисса сидела впереди рядом с водителем, что давало ей прекрасную возможность заняться домашней работой, но вместо этого она украдкой смотрела на них, когда они проходили мимо. Они молча доехали до Грейс-Харбор и пересели на лодку до Кайетт. Пока лодка неслась мимо берега, Пол смотрел на огромную площадку, где строили новый отель, на облака, на затылок Мелиссы, на деревья на берегу, – на все что угодно, только не на воду, меньше всего ему хотелось думать о глубинах океана. Когда он взглянул на Винсент, то с облегчением обнаружил, что она тоже не смотрит на воду. Она глядела на темнеющее небо. На другой стороне острова находилось местечко Кайетт, по сравнению с которым Порт-Харди был настоящим мегаполисом: двадцать один дом на полосе между океаном и лесами, дорога с двумя тупиками, церквушка, построенная в 1850-х, маленькое почтовое отделение, ветшающая начальная школа – в ней было некому учиться еще с 1980-х, поэтому она простаивала без дела, – и пристань. Когда лодка пришвартовалась в Кайетт, они поднялись на холм и зашли в дом. На кухне сидели за столом отец и бабушка. Обычно бабушка жила в Виктории, а Пол – в Торонто, но ситуация была не совсем обычной. Мать Винсент пропала две недели назад. Ее каноэ нашли дрейфующим в воде.

– Родители Мелиссы позвонили в школу, – сказал папа. – Мне позвонили из школы.

Надо признать, Винсент держалась храбро, даже бровью не повела. Она уселась за стол, сложила руки и выжидающе смотрела, а Пол неловко навис над плитой и наблюдал за сценой. Может, ему тоже надо сесть за стол? Он ведь старший брат, как-никак, а значит, несет за нее ответственность. По своему обыкновению Пол не знал, как ему лучше поступить. Он читал во взглядах папы и бабушки все, что они не решались сказать вслух: волосы Винсент, выкрашенные в синий цвет, ее плохие оценки в школе, черная подводка для глаз и ужасная утрата.

– Зачем ты написала это на окне? – спросил папа.

– Не знаю, – тихо ответила Винсент.

– Это Мелисса тебя надоумила?

– Нет.

– Тогда зачем ты это сделала?

– Я не знаю. Мне просто понравились эти слова.

Ветер изменил направление, и теперь дождь стучал прямо в окно на кухне.

– Извини, – сказала она. – Я знаю, что это было глупо.

Папа сообщил Винсент, что ее отстранили от занятий до конца следующей недели: срок был бы длиннее, но его сократили в связи со «смягчающими обстоятельствами». Она молча его выслушала, встала и ушла к себе в комнату. Пол, папа и бабушка остались на кухне и слышали, как она поднимается по лестнице, а потом тихо закрывает дверь. Пол тоже сел за стол – вместе со взрослыми, подумалось ему, – его преследовала мысль, витавшая в воздухе: он ведь приехал из Торонто присматривать за ней и, вероятно, не должен был допустить, чтобы она рисовала на окнах школы несмываемые граффити. Но разве он был в состоянии хоть за кем-то присматривать? С чего он взял, что может кому-то помочь? Никто не решался озвучить его мысли, все сидели молча и слушали, как дождь стекает в ведро, которое папа поставил в углу. Винсент по-прежнему незримо присутствовала на кухне, пускай отец и бабушка старательно этого не замечали: вентиляционное отверстие вело как раз в ее комнату.

– Ну, я, пожалуй, пойду займусь домашними заданиями, – сказал наконец Пол, не в силах больше выносить эту сцену.

– Как там у тебя дела? – спросила бабушка.

– В школе? Отлично. Все отлично, – ответил Пол.

Они-то думали, что он из благородных чувств пожертвовал собой ради сестры – бросил друзей в Торонто и переехал доучиваться сюда, но если бы они хоть немного обращали внимание на происходящее или общались с его матерью, то узнали бы, что из предыдущей школы его исключили, а мать выгнала его из дома. Но разве бывает так, что человек однозначно заслуживает или восхищения, или презрения? Разве мир делится на черное и белое? Одна и та же вещь может быть одновременно истинной и ложной, твердил он про себя. Да, он воспользовался вероятной смертью мачехи, чтобы уладить свои проблемы и начать все сначала, но ведь это не означает, что он не способен сделать что-нибудь хорошее для сестры или кого-нибудь еще. Бабушка уставилась на него невидящим взглядом: может, она уже успела поговорить с его матерью? Папа тем временем мучительно долго готовился что-то сказать – ерзал на стуле, покашливал, подносил ко рту чашку с чаем и останавливался на полпути. Пол с бабушкой прекратили многозначительный обмен взглядами и стали ждать, когда он заговорит. Горе придавало ему серьезности и внушительности.