Воин и маг - Михаил Михеев

Когда в деревню пришли сваты, Джу была спокойна и даже посмеивалась над соседскими дурочками, вырядившимися и раскрашенными в ожидании чуда: «Как же, господин граф жениться изволют, а к дворянкам у него с детства отвращение, вот и выбирает простолюдинку поприличнее. Дарует семье титул какой-нибудь завалящий, поместьице и пожизненное содержание — таки кому от того хуже будет? Вот и собирают дочурок чуть не с десяти лет на выданье — кто его знает, какие тараканы у графа, да еще вояки, да в таком возрасте в голове шныряют? Другое дело — в глаза-то его никто поди не видал. А ну как страшный, костлявый, седина на морщинистой макушке со старческими пятнами клочками висит? А ведь наследника хочет — не откажешь, придется супружеский долг исправно исполнять, да еще его старческой немощи пособлять — как бы не вырвало».

Сватов ждали — они объехали уже все окрестные деревни и села. Выселки, в которых жила Джурайя, последними, у самой границы графских земель, притулились.

«Уж если никого не подобрали — точно невеста из наших девушек будет! — размышляла Марисса. — У сватов и грамотка при себе имеется — там их высокоблагородие изволили указать требования к будущей супруге. Ну какие требования к утробе на ножках могут быть — чтобы глаз радовала да плоть услаждала. А мне-то какое дело до сватов ваших? Оглобля тощая, бледная, глазищи хоть и большие, да не ласковые, как вода стылая, светлые, серые — как взглянет, так мороз пробирает. Вместо русой косы — по плечи остриженные волосы цвета воронова крыла, челка на глаза падает, непокорные пряди то и дело торчат, как ни укладывай».

— Я ж тебя как родную растила, отказу не было: на охоту с отцом — ходи, к деду Ценю, ученицей, — бегай, хозяйство вести не желаешь — сама, доченька, справлюсь! А ты? Трудно тебе для матери один раз сарафан надеть да лохмы свои причесать? — причитать мать начала еще за месяц до приезда ахтунг-команды старого графа, когда из первого села донесли сплетни о том, что девок к дому старосты сгоняют и по-всякому оглядывают да расспрашивают. — Нарядов одних на пять сундуков, с кажной ярмарки привозим с отцом — не у всякой дворянки ТАКИЕ найдутся — ни один не надеван ведь!!!

— Надеван. Седьмую зиму в учение при храме отдавали — нарядили как куклу.

— А-а-а, нашла что вспомнить! Ну добро в грязи изваляла, ну маслом заляпала — а смолой ты его где извозила?! Конечно, Цень чердак конопатил, а как же без него!

— Мама, перестань, дядюшка Цень старый совсем — а кто ему помогает? Он всем выселкам скот лечит, огороды забыли, когда пололи — сорняк повывел, а денег не берет. Совести нет, вот и отделываетесь подачками.

— Сорняк-то повывел, а комарье-то оставил… — проворчала Марисса, критически оглядывая то самое, одиннадцатилетней давности платье, с любовью расшиваемое в течение года парчой и бисером и убитое Джурайей в один день.

— Выкинь. Не отстираешь. Комарье нельзя — баланс нарушится. Ладно, тащи платье. Какое, хе-хе… не жалко…

…Как? Как она могла согласиться на эти дурацкие смотрины? Надо было всех послать как обычно и уйти в лес. Как обычно. И хрен бы ее нашли — в отцовской захоронке. Марисса и по молодости отличалась на редкость склочным нравом, а уж после пятидесяти и говорить не о чем — Молчун давно присмотрел себе пригорочек и обустроил вполне себе уютную землянку, перетащив туда из старых запасов всякой утвари, давно пылившейся на чердаке и в сарае, — выкинуть жалко, а в доме ставить — негоже. А лет с десяти и Джурайя обустроила себе там уголок — спасаясь от материнских попыток любовь да ласку причинять да заботой отоваривать.

И ведь даже в зеркало не глянула — чего там смотреть? Лицо красить нельзя — с малолетства золотушная, ни кремов, ни красок не принимает кожа, покрываясь подозрительными пятнами и волдырями. Платье — как на прынцессу — висит, как на вешалке, только углы торчат во все стороны, откуда у других ровесниц всякие соблазнительные выпуклости выпирают. В декольте вместо ложбинки — ключицы, в рукавах не локоточки с ямочками — мослы торчат. Кисти длинные, костлявые — не чета розовым ладошкам, которыми невесты кокетливо ротики прикрывают, изображают смущение и целомудрие, дурищи.

На полголовы выше всех женщин на выселках — даже дочери кузнеца, а уж та здоровенная, вся в отца.

Мать полдня убила, собирая ее лохмы в замысловатые пряди. Смеялась сидела, теперь плакать придется.

Вся деревня наперед знала: первыми пойдут глашатаи — заглянут в каждый двор, зачитают графский указ, дескать, явиться всем девицам немужним к дому старосты и построиться для дальнейшего осмотра. За глашатаями приедут конные сваты — поговаривали, среди них даже маг — на предмет целомудрия проверяет, на слово не верят. Все шло по плану, пока взгляд молоденького мага не уперся в Джу. И изменился странным образом. В нем сочетались одновременно благоговейный ужас и робкая надежда.

Сваты вот уже битый час о чем-то спорили — невесты застыли в ожидании. На запах благовоний слетались мухи и пчелы, под палящим солнцем потели и начинали смердеть тела, текла ручейками пота краска с лиц… Джурайя от скуки постукивала пальцем по стене старостовой избы, как бы случайно ей в такт из леса отзывался дятел, насвистывали щеглы, стрекотали сороки. Девушка так увлеклась, что проглядела судьбоносный момент — от сватов отделился немолодой воин с усталым лицом, развернул грамоту и начал зачитывать вслух:

— Девица восемнадцати-двадцати трех весен. — Пометочка острой палочкой о соответствии — чирк. — Ликом благородна, по происхождению крестьянка. — Чирк. — Станом крепка, ликом светла. — Чирк-чирк. — Целомудренна — освидетельствовано магом третьего ранга. — Чирк. — Зубы белые, крепкие, в достаточном возрастной норме количестве. — Чирк. — Явилась чисто вымытой, не изукрашенной, без следов приворота — освидетельствовано магом третьего ранга. — Чирк-чирк-чирк. — Наделена даром естественного (наследственного) происхождения. Вы нам подходите. Соберите необходимое для недельного путешествия и ожидайте в своем дворе сопровождающих. Вас доставят к месту прохождения семейной службы — все верительные грамоты на титул, поместье и содержание будут вручены вашей семье накануне официальной даты свадьбы.

«Щелк каблуками — и увел за собой лоботрясов, — начала размышлять Джурайя. — В трактир пошли — обмыть удачную сделку, сволочи.

…Списочек, вы нам подходите… А вы мне подходите? А меня кто спросил?! Я хочу?!!! Не так я хотела восемнадцатое лето провести. Надо было раньше сматываться — по-хорошему хотела, с родительским благословением в ученицы мага, в город. Ведь есть же дар! Только пользоваться не умею…

Мать счастливая — аж плакать хочется, отец заикнулся — негоже девку без любви за старика, мать бровь подняла, к сковородке примерялась, он и замолчал. Молчун он и есть Молчун. Пойдет теперь в землянку, горе в настойке топить. Один он меня понимает, да и то помочь не может. А мать — мать уже и сундучок походный к воротам подтащила. Дочечка, платьев не кладу, только вот сменные на дорогу — по одному на каждый день, дочечка, вот тебе рукоделие — будет чем в карете заняться, платочек вензельный графу в подарочек вышьешь, дочечка, а мыльца-то душистого в дорогу нет — побегу у жены мясника займу… Дочечка… А раньше-то: Райка — опять порты мужские натянула! Райка — от Ценя пойдешь, от клопов зелье захвати. Все, не могу молчать, пора прекращать балаган».