Спасите игру! Ведь жизнь – это не просто функция - Кристоф Кварх

Едва начав играть вместе с другими, дети обнаруживают, что игра становится увлекательнее, если происходящее в ней ограничить определёнными правилами. К тому времени, как мы становимся взрослыми, то, как правило, уже хорошо умеем эти правила соблюдать. Мы умеем придерживаться того, что в рамках пространства и времени игры считается правилом, то есть является предпосылкой к тому, чтобы игра оставалась игрой. Однако у каждого из играющих должна быть возможность в рамках этих правил чувствовать себя свободным, проявлять свой творческий потенциал, совершенствовать умения и навыки, умножать знания, то есть, играя, развиваться.

Это уже само по себе прекрасно, но гораздо больше радости мы переживаем, играя с другими. В этом случае нам тоже нужны определённые правила, на которые мы опираемся, чтобы можно было вместе играть. Если это удаётся, то мы, как и наши партнёры по игре, ощущаем, что игра объединила нас в некое сообщество.

Эти переживания (свободы и автономии, с одной стороны, и общности — с другой), а также свобода от страха — вот три главных причины, почему мы, люди, так любим играть. Один из основополагающих переживаний начального периода жизни (оно относится отчасти даже к перинатальному периоду): наши рост, развитие, а позже также автономия и свобода возможны только при условии теснейшей связи с другими, в первую очередь, с матерью и с отцом. Этот опыт, который мы приобретаем ещё в раннем детстве, глубоко укоренён в нашем мозгу, и затем в течение всей жизни мы находимся в поиске такой модальности совместной жизни с другими, которая позволяла бы нам чувствовать себя одновременно максимально свободными и одновременно максимально связанными с кем-то. Жизнь в свободе и в связи с другим — это базовая потребность человека. И эта потребность не всегда — а в жизни многих людей даже очень редко — получает своё удовлетворение. Получить вместо здоровой связи липкую, подавляющую всякую автономию привязанность, очень легко. И когда потребность в свободе остаётся неутолённой, то даже дети всеми доступными им средствами пытаются отвоевать автономию.

Однако именно в игре, в частности в совместной игре с другими, мы можем пережить тот опыт, которого зачастую не может нам предоставить мир целей и необходимостей: это возможно! Можно быть и ощущать себя одновременно свободным и связанным с другими, хотя бы пока длится совместная игра.

Потому-то совместные игры столь притягательны. Потому-то потребность в игре столь сильна, что кажется врождённой.

И потому-то её нельзя подавить: ну, может, иногда и можно, но долгое время — никак. Чтобы перестать играть, людям пришлось бы совершенно забыть как о потребности в общности и связи с другими, так и о потребности в свободе и автономии.

Временами, в ходе особенно тяжелых периодов истории, предпосылки к игровому исследованию человеком себя и мира бывали сильно ограничены. Кроме того, иногда нашей склонностью к игре злоупотребляют, действуя с позиций выгоды. Однако человеческая потребность в игре, очевидно, не может подавляться долго. Она снова и снова пробивает себе дорогу. Даже при национал-социализме в лагерях уничтожения, от Освенцима до Бухенвальда, среди приговорённых к смерти находились такие, кто до последней минуты не переставал играть, чтобы как-то пережить невыносимые условия существования. Например, некоторые заключённые устраивали для своих товарищей театральные представления.

Создаётся впечатление, что свойственная людям потребность в игре коренится глубоко в мозгу. Это распространённое предположение недалеко от истины. Однако прежде чем заниматься подкрепляющими нейронными сетями, мозговыми центрами вознаграждения, «гормонами счастья», и всем остальным, что там ещё активизируется, когда люди играют, возможно, стоит подойти ко всему этому (отчасти) играючи. Ведь довольно часто мы находим главное совсем не там, где целенаправленно его ищем.

В связи с этим подходить к какому-то вопросу по-игровому означает не хвататься сразу же за первую возможность ответа, чтобы дать наблюдаемому феномену скорейшее объяснение. Именно так проще всего попасть впросак. Ведь, в конце концов, даже самое лучшее и подробнейшее объяснение процессов, происходящих в мозгу играющего, всего лишь описывает то, что там происходит во время игры. Однако простая фиксация никак не объясняет, отчего и почему люди играют и хотят играть. Чтобы ответить на этот вопрос, нам придётся задать следующий: почему наш мозг устроен так, что, когда мы играем, в нём происходят именно такие феномены и именно таким образом? Исследователи игры обычно утверждают: потому что наш мозг генетически запрограммирован на получение удовольствия от игры. Если же мы по-детски наивно спросим, а почему, мол, он запрограммирован именно так, то эксперты объяснят, что за это несут ответственность различные мутации и рекомбинации на уровне ДНК, то есть наследство, которое мы получили от наших эволюционных предков.

Кто похитрее, может загнать этих экспертов в угол, рассказав, что у него есть собака, которая больше всего на свете любит играть. То есть та констелляция генов, что приводит к появлению мозга, владелец которого может и любит играть и даже испытывает потребность в игре, у животных уже наличествует. На этой стадии — самое позднее — эксперты обычно сдаются и более или менее грубо прерывают игру в вопросы и ответы. Подобно нервным родителям, которых ничто так не раздражает, как такая же точно игра в вопросы и ответы, при помощи которой дети исследуют мир: «Отчего и почему говорит корова „МУ-УУУ“?»

Обычно такие настырные дети с их вопросами к взрослым — как и настырные мы с нашими вопросами к экспертам — недалеки от того, чтобы добиться наконец ответа, бьющего в точку. Ведь как последнее объяснение, так и все остальные туманные разъяснения упираются в вопрос: «Но почему же происходят эти мутации и рекомбинации наследственной информации?». А ответ экспертов сводится к следующему: да потому, что в игре перебирались варианты, появлялось новое, отбрасывалось старое, и всё это путём полового размножения снова и снова перемешивалось между материнским и отцовским геномом. Потому что проигрывание и перебор новых и новых случаев и сочетаний — то есть игра по выстраиванию нашей наследственности в форме определённых ДНК-последовательностей — это основное свойство любых геномов. Причём с самого начала. То есть игра вовсе не придумана способными к обучению мозгами. Наоборот, само появление мозга, способного к обучению, к обыгрыванию и проверке самых разных идей — это следствие той «любви к игре», что заложена в наследственном аппарате всех живых существ.

Значит, если мы хотим понять причины нашей любви к играм, то придётся спросить, почему же всё-таки эта склонность играть заложена в наследственном аппарате всех живых организмов. Ведь никакое развитие, никакое возникновение новых форм жизни на нашей планете было бы совершенно невозможно без этого постоянного добавления и выбрасывания кирпичиков ДНК, без тенденции к игровому удвоению уже существующих последовательностей ДНК, без неустанного игрового перемешивания констелляций генов. Не было бы ни одноклеточных, ни многоклеточных, а о нас самих и говорить нечего. Таким образом, игра — это не просто свойство жизни: только благодаря ей стало возможным само появление жизни, и в особенности, появление всего многообразия живых существ. Как ещё могли бы появиться в «первичном бульоне», то есть в неких укромных нишах нашей тогда ещё вполне враждебной всякой жизни планеты первые способные к саморепликации комплексные молекулярные соединения, если не в результате сложной игры комбинаций и проб?