Ричард Львиное Сердце - Режин Перну

К счастью, Алиеноре, как и Ричарду, посвящено достаточно много серьезных исследований, с которыми читатель при желании может ознакомиться: из французских авторов назовем прежде всего работы Эдмона-Рене Лабанда; что же касается трудов историков, живущих в других странах, то необходимо назвать имя Ами Келли, хотя бы по причине богатой библиографии, присутствующей в ее работах, где имеются ссылки на множество американских и английских историков. Нельзя не упомянуть и такого ученого, как Рето Беццола, которому неоспоримо принадлежит приоритет в освещении и выяснении вопроса об «истоках и становлении» французской куртуазной традиции.

Этим исследователям мы выражаем нашу признательность. Также поблагодарим и тех, кто в той или иной степени облегчал нашу задачу. Это Эмманюэль Юбер, выполнявшая библиографические разыскания для настоящей книги, Тереза Конкер, редактировавшая ее, Жан Жимпель, без деятельной помощи которого невозможно было бы довести наш труд до благого конца. Остается высказать слова благодарности и другим надежным нашим товарищам и обаятельным, умело скрашивающим дорогу попутчикам: я говорю о хронистах XII века, тексты которых — чрезвычайно увлекательное чтение. Следить за подвигами Ричарда Львиное Сердце, выявлять черты его характера по рассказам Роджера Ховденского, по повествованиям того автора (или тех авторов), труд которого приписывается Бенедикту из Питерборо, да еще по тем, что оставил уже цитировавшийся Ришар де Девиз, пылкость которого едка и насмешлива, а юмор неистощим, — это непрерывная и все время обновляющаяся радость; не говорю уже об Амбруазе, не только оставившем живые и подробные картины экспедиции в Святую землю, но и придавшем необычайную убедительность увиденному. Вот, например, какой весьма краткий, всего в несколько стихов, но справедливый портрет Ричарда влагает он в уста его противника Саладина:

Как бы ни была желанна поэту «широта с чувством и мерой», бесполезно было бы ожидать от Ричарда по крайней мере последнего из названных качеств! Мы щедро черпали из этих старинных повествований, иногда заполняя выдержками из них целые страницы в надежде, что читатель почувствует то наслаждение, которое переживала при знакомстве с ними автор настоящей книги. К тому же непосредственное соприкосновение с источником поможет читателю более самостоятельно выработать личное мнение о герое, который словно бы сошел к нам со страниц рыцарского романа.

Замок Монмирай, 6 января 1169 года, Богоявление. Типичная феодальная картинка: король Франции Людовик VII принимает самого важного из своих вассалов Генриха II Плантагенета, который прибыл, чтобы принести феодальную присягу на верность — «фуа и оммаж».

Феодальное общество пронизывалось и скреплялось подобными договорными связями, соединявшими человека с человеком — или, лучше сказать, сеньора с вассалом и наоборот (причем подразумевалось, что роль как высшего, так и младшего в таком союзе могла доставаться и женщине). Можно представить, как Генрих, коленопреклоненный и не перепоясанный мечом, влагает свои руки в руки короля, который восседает в обтянутом голубым шелком кресле с высокой спинкой; первый обещал верность, второй, принимая это обещание, обязывался оказывать первому покровительство. Но если обычно подобная церемония представляла собой едва ли не будничный обряд, заурядный для своего времени, то событие, происшедшее в замке Монмирай, имело особый смысл.

Сначала определим побуждения участников происходящего: в роли принимающего присягу сеньора выступает король Франции; тот, кого он целует в уста, — король Англии, но присягает он лишь за свои владения на материке, столь же, если не более обширные, что и домены, находящиеся в непосредственном владении короля Людовика VII: они охватывали весь запад Франции.

Заметим также, что обряд этот затрагивал еще трех человек, о чем с первой минуты церемонии, приветствуя короля Франции, возвестил сам Генрих:

— Сеньор, в сей день Богоявления[8], когда три царя приносят дары свои Царю царей, я испрашиваю у вас покровительства вашего над тремя моими сыновьями и моими землями.

И действительно, оказывается, что подле короля английского находятся трое молодых людей, из которых Людовик немного знал лишь старшего, хотя и в других различал кое-какие знакомые черты, поскольку все они были детьми его первой супруги, той самой королевы Алиеноры, которую он так пылко любил в юности и которая покинула его семнадцать лет назад, чтобы сойтись с тем самым Генрихом II, что явился сюда принести присягу феодальной верности. Итак, трое очаровательных мальчиков: старшего, как и отца, зовут Генрихом, ему пятнадцать лет, лицо приветливое, поступь изящная; ему уготован престол Англии, а также Нормандия, Мэн, Анжу. Самый юный, Джеффри, совсем еще дитя, ему нет и одиннадцати; он смугл, черняв, резв, настоящий очаровательный принц, подстрижен чуть короче, чем братья. Ему уготована Бретань. А вот второй, Ричард, наоборот, выглядит уже юношей, хотя ему нет еще и двенадцати. Походка решительная, светлые вьющиеся волосы шапкой опускаются на уши, и его пышная шевелюра тотчас привлекает внимание. Его доля в наследстве не менее завидна: Пуату и Аквитания — фьефы его матери, те самые, которыми Людовик и Алиенора некогда распоряжались совместно…

— Поскольку Царю, принявшему дары трех волхвов, было угодно внушить вам речи ваши, — отвечал Людовик, — да подаст Он помощь сыновьям вашим в обретении ими земель своих во владение и во всяком деянии по провидению Божию.

Он говорил медленно, чтобы слова звучали весомо; ибо за видимой стороной происходящего чувствовалась некая подоплека, неявный второй план — соперничество, личные обиды, феодальные раздоры, оправдывающиеся упования и несбыточные надежды, обманутые притязания… — все, чего не могли забыть и о чем, должно быть, и теперь вспоминали эти двое мужчин, которые встречались друг с другом чаще всего на поле боя с оружием в руках, а теперь обменивались словами мира и согласия.

И в самом деле, встреча в замке Монмирай — превосходной твердыне в каких-то шести лье к северу от Вандома, в графстве Перш, между Мэном и землями Шартра — ознаменовала подлинный поворот в политике королей Франции и в еще большей степени Англии. Плантагенет подчеркнуто склонился к миру; более того, он счел должным согласиться с феодальными установлениями, наделявшими юных принцев ответственностью, которую они должны будут принять на себя в весьма близком будущем, и вводившими их во взрослый мир. Ради этого он смирился с обычаем, превращавшим двух равноправных королей в сеньора и вассала. По очереди, друг за другом его сыновья преклоняли колени пред французским королем, и каждый из них объявлял себя его вассалом, принимающим от сеньора свои домены. Это был первый акт их участия в общественной жизни.