Две старые старушки - Тоон Теллеген

ДВЕ СТАРУШКИ вышли из дому — стоял прекрасный день, а они вот уже несколько месяцев не ступали за порог.

В тот же миг они были сбиты с ног.

«Ничего удивительного», — подумала одна старушка.

«Какие же мы все-таки дуры», — подумала другая.

Они лежали на земле, а перед ними стоял малюсенький человечек. Такого крошечного человечка им еще встречать не доводилось.

— Виноват, — сказал он.

— В чем? — удивились они.

— Как это в чем? — в свою очередь удивился человечек. — Да в том, что налетел на вас, вот в чем.

Они не могли поверить, что он сумел сбить с ног их обеих, и так и сказали:

— Ну, для этого, вообще говоря, вы ростом не вышли.

Человечек взглянул на них опечаленно и опустил глаза.

— Ну хорошо, хорошо, — сказали они. — Вы сбили нас с ног, отлично.

Человечек захныкал. Это было невыносимо. Он скулил, как щенок.

— Да ладно же! — закричали старушки. — Вы нас обеих с ног свалили! И теперь — весьма сожалеете! Ладно!

Они кричали изо всех сил и сами уже верили своим словам.

Человечек перестал хныкать, но продолжал вздыхать.

Он уселся на край тротуара, обхватив ладонями голову.

Старушки от боли не могли подняться; к тому же, у них наверняка было что-то сломано.

Наступил вечер, начало подмораживать. Они лежали там, на тротуаре, перед своим домом. Маленький человечек, вздыхая, сидел напротив.

Где-то на часах пробило одиннадцать. Издалека до них доносилась приглушенная музыка.

— Вам не пора ли домой? — спросили они наконец.

Человечек поднял голову и кивнул. Он рассказал, что живет у реки и у него есть небольшая лодка. Но чтобы ее на воду спустить, нет, до этого никогда не доходило. Он бродит по городу изо дня в день, неутомимый, не замечая ничего вокруг. У него нет никакой цели.

(В тот же самый день другой человечек, неподалеку, вдруг проникся верой — хотя совершенно не хотел становиться верующим. «Чушь! — кричал он. — Ни во что не собираюсь верить, ни во что!»

Он размахивал руками и причитал, но это ему не помогло: он уверовал и смотрел из окна с изумлением. «Ну, если ты мне утешения не пошлешь!» — молился он с яростью.

А еще одному человечку, на той же самой улице, в тот же самый день, до смерти захотелось пирога с можжевеловой водкой — и он решил, что счастлив — хотя пребывал в отчаянии и никогда, ни одной секунды счастья ему не перепадало.)

Человечек ушел. Старушки лежали еще некоторое время, пока какой-то прохожий не помог им подняться и войти в дом.

ДВЕ СТАРУШКИ привыкли друг к другу настолько, что одна частенько ставила свою чашку на вторую, а другая придвигала свой стул к первой и устраивалась читать газету на ее спине.

Они любили друг друга, часто это повторяли, и больше им говорить было особенно не о чем.

Если же они все-таки заговаривали о чем-нибудь, то говорили друг другу не «ты», а «оно»: «Во как оно скособочилось-то» или «Да оно едва на ногах стоит, как только не упадет?!»

Когда же им случалось не удержаться на ногах, они, тряся головами, помогали друг другу подняться.

По утрам они смахивали друг с друга пыль и, опираясь друг на друга локтями, молча пили кофе.

А по ночам одна старушка забиралась под другую, плотно укутывалась в нее, поворачивалась на бок и засыпала.

Когда одна из них в конце концов умерла, вторая выволокла ее на улицу, положила на краешек тротуара и присела сверху, чтобы перевести дух.

— Вы на ком-то сидите, — сказал, проходя мимо, какой-то старичок.

— Да нет, — отвечала старушка. — Ничего подобного.

Немного передохнув, она встала и отправилась домой.

ДВЕ СТАРУШКИ стыдились того, что сделало с ними время: своей сутулости, морщин, шарканья, трясущихся рук.

Когда им случалось взглянуть друг на друга, они опускали глаза и старались как можно меньше разговаривать.

Они одевались в темноте, никогда больше не заглядывали в зеркало.

Если же ночью, увидав во сне что-нибудь приятное, одна из них обнимала другую, та — если не спала в это время — отодвигалась на край постели, как можно дальше, и лежала там, в мертвом молчании, с ледяными ногами.

Они стыдились знакомых. Они стыдились того, что в обозримом будущем им предстояло сделаться больными развалинами. А более всего они стыдились того, что им предстояло умереть, и стыдились всей сопутствующей этому суеты: заключения о смерти, обряжания, выноса тела, отпевания, всхлипов, погребения. Всех этих посторонних людей рядом с их остывшими телами.

При мысли о том, что им предстоит все это, их пробирала дрожь.

По большей части они молча сидели в своей большой сумеречной комнате и без конца пытались припомнить что-нибудь светлое. Но чувство стыда мешало им. Они вздыхали и покашливали. Порой одна из них начинала тихонько плакать.

Другая не решалась ее утешать. «Я уж и забыла, как это делается, — думала она, — еще натворю чего».

Одна из них находила отвратительным то, что они так стыдятся друг друга, и кроме того, самое чувство отвращения было ей ненавистно в самой себе.

Что касалось другой, то она предпочла бы родиться собакой, из тех, что живут не более десятка лет, или бабочкой. «А еще лучше было бы, — думала она, — если бы люди были совершенно другими существами, когда мне пришлось родиться одной из них».

ДВЕ СТАРУШКИ очень любили друг друга. Они осыпали друг друга ласками, целовались и обнимались всякий раз, как только им удавалось улучить момент.

Происходящее вокруг их не занимало, они были заняты только друг другом.

Но счастливы они не были.

Если быть абсолютно честными, думали они, совершенно честными и действительно кристально честными, то мы любим друг друга недостаточно. В сущности, думали они, вполне вероятно, что в глубине души мы совершенно неспособны любить!

Они изо всех сил старались не задумываться над этим и поменьше заглядывать себе в душу. Но им это удавалось все реже и реже.

Ночью, уставясь в темноту неподвижным взглядом и делая вид, что спят, они пытались придумать — желательно поскорее, ведь они были стары и смерть была не за горами, — как сделать так, чтобы любить друг друга сильнее.

Они покупали учебники о любви и выучивали наизусть целые главы. И всякий раз говорили друг другу:

— Ну вот, видишь, — и безнадежно покачивали головами.