Изменник - Андрей Константинов

Здесь не получают отделы,

Здесь берут караваны,

Мужчины — не по стечению хромосомных обстоятельств.

Стихи Бориса Охтинского

* * *

В Москве валил мокрый снег, и совершенно не верилось, что где-то над пустыней дрожит раскаленный воздух. Под снегом мокли кумачовые полотнища, по огромному портрету Генерального секретаря ЦК КПСС текли «слезы». Москва готовилась к встрече шестьдесят девятой годовщины…

Они вернулись и привезли километры отснятой пленки. Хватило бы на два фильма. Или на три. Три фильма правды. Они точно знали, что будет один… а правды в нем останется на донышке. Они спасали то, что можно спасти. Хитрили, пили водку с редакторами, ругались. Они монтировали и перемонтировали десять раз. Им напоминали про партбилеты. В результате получился часовой «Самолет из Кабула» — легальный, но все равно угодивший на полку, где и пролежал целый год. И пятиминутный «Черный тюльпан». Нелегальный. Озвученный фонограммой боя и песней про танкистов. Рассеченный трассерами ДШК, наполненный дымом горящего бэтээра… Вот за этот фильм, или, как нынче говорят, клип, можно было реально лишиться партбилета и работы… Ну и х… с ним!

В мае 87-го вдруг позвонил военврач Чернышев. Сказал: я, мужики, в белокаменной. Как насчет покушать водки?

— Елы-палы, Генка! — закричал Мукусеев в трубку. — Ты где, док? Мы сейчас едем.

Они встретились в кафушке недалеко от Останкино. Там делали нехудые пельмени и подавали водку. Борьба с пьянством поиобрела уж совсем шизофренический характер, и водку подавали целомудренно — в бутылках из-под минералки. Впрочем, это все ерунда… это все не главное.

Главное, что они встретились. Чернышев пришел в костюме, при галстуке. Мукусеев протянул правую руку… и замер.

— Как же так? — спросил он растерянно. — Как же так, док?

— Три в носу, и все пройдет, — ответил Геннадий. Правый рукав шикарного костюма был аккуратно заправлен в карман. — Три в носу… бывает. А стакан можно и левой поднимать.

В тот день они напились вдрызг… «Так что с рукой-то. Гена?» — «Да вот… духи обстреляли гарнизон… граната влетела прямо в палатку. Ну да ерунда, стакан-то можно и левой поднимать. Верно?»

— А как там Джинн?

— Погиб, мужики, Джинн.

И рука дрогнула. И водка выплеснулась на скатерть в синих и красных квадратиках.

— Когда?

— Месяц назад. Ушел встречать караван и не вернулся.

— Так, может, жив? Может, в плену?

— Может… все может. Только он в плен бы не дался.

Здесь не получают отделы,

Здесь берут караваны,

Мужчины — не по стечению хромосомных обстоятельств.

1 сентября 1991 года. Белград.

Утро было свежим, солнце ярким, а небо голубым. На улицах Белграда царило лето. Под зонтиками уличных кафе сидели по-летнему одетые люди, звучала музыка, катили потоки чистеньких автомобилей.

В 9:47 от дома АПН в центре Белграда отъехал синий «опель-омега» с дипломатическими номерами. На заднем сиденье машины лежала профессиональная видеокамера и свернутое вокруг древка белое полотенце. «Опель» катился по улицам респектабельного, европейского города на север, к выезду на магистраль «Белград — Загреб»… «Опель» ехал на войну. За рулем сидел специальный корреспондент первого канала телевидения СССР Виктор Ножкин, на правом сиденье расположился оператор — Геннадий Курнев. Звучала музыка из магнитолы, воздух втекал в приспущенные стекла, все светофоры давали «зеленый»…

Спустя двадцать минут «опель» выскочил из города. На контроле Виктор заплатил пятнадцать миллионов динаров за проезд по магистрали, и машина, стремительно набирая скорость, рванулась на север.

— Вперед, — сказал Курнев, — на баррикады!

Он закурил, вставил в «пасть» магнитолы кассету и откинулся в кресле. Из динамиков зазвучала гитара и мужской баритон запел:

На поле танки грохотали,

Танкисты шли в последний бой…

«Опель» легко обогнал две здоровенных фуры, перестроился в правый ряд.

Виктор Ножкин посмотрел на часы, на дорогу, на своего оператора и сказал:

— Песня, конечно, хорошая. Но сейчас будут новости. Давай-ка, Гена, послушаем последние сводки… что там?

Геннадий нажал клавишу, песня оборвалась, кассета выскочила наружу. Сразу зазвучал голос диктора:

— Нынешней ночью в районе Костайницы Сербской продолжался артиллерийский обстрел. Мощным артиллерийским и минометным ударом уничтожены две огневые точки хорватов и один бронетранспортер…

— Значит, — сказал Виктор, — район мы определили правильно: Костайница… Думаю, что вот-вот сербы начнут наступление.

Диктор продолжал говорить о потерях, «опель» летел на север, о лобовое стекло бились насекомые, оставляя на нем маленькие кляксы… Курнев снова утопил кассету в магнитолу:

…Четыре тру-упа возле та-анка

Украсят утренний пейзаж…

Чем дальше «опель» уходил от Белграда и приближался к Костайнице, тем реже становился поток автомобилей, тем чаще встречались следы войны. Стояли в поселках сожженные и разрушенные дома, смотрели пустыми, без стекла, окнами. На обочинах и в кюветах лежали изувеченные автомобили, подбитая бронетехника. В полях лежали тысячи невидимых мин. Снимать их было некому, поэтому многие поля стояли неубранные… Было очевидно, что урожай на них погибнет. Бессмысленная и невероятно жестокая балканская война уродовала лицо Югославии. Покрывала его воронками — чудовищной оспой воины. Народы, десятилетиями мирно жившие рядом, сросшиеся, как сиамские близнецы, казалось, обезумели. В самой благополучной из всех стран бывшего соцлагеря появились тысячи, десятки тысяч бездомных и

беженцев… стелился над Югославией смрад, росли кладбища, отпевали в сербских церквах и хорватских костелах стариков, детей, женщин… «Опель» ехал на войну.

Через два часа он был уже в прифронтовой полосе. Курнев развернул и выставил в окно флаг — над машиной упруго вытянулось белое полотнище с буквами TV.

На блокпосту у Костайницы «опель» остановили бойцы сербского ополчения. Они были неб?иты, в камуфляжных куртках, с автоматами Калашникова. В покрасневших от недосыпа глазах пряталась усталость. Старший равнодушно изучил документы, махнул рукой: проезжайте, и добавил:

— Куда вас, к черту, несет? Беды на свою задницу ищите, братушки?

— Работа у нас такая, брат, — ответил Виктор.

— Ну смотрите… хорваты простреливают дорогу вдоль и поперек. И на флаг ваш не посмотрят…

— Да ладно, не в первый раз.

— Ну смотрите, вам видней. Удачи, братушки.